Пиренейская рапсодия

Гамарра Пьер

Бестеги качал головой.

— Ну, опять вы за свое… Слова-то вам ничего не стоят…

Он бросил на меня хитрый взгляд.

— Скажите-ка, неужели вы верите в эти россказни? Или вы придумываете все это ради моего удовольствия?

— Да нет же. Вовсе не ради вашего удовольствия. Я действительно верю в это.

— А вы знаете, сколько тут надо денег?

— Эти деньги воздадутся сторицей. Кто знает? Может быть, в Кампасе когда-нибудь откроют даже две школы…

— Две школы! Вы смеетесь! Мы о таком и не мечтали никогда.

— Бедняки боятся мечтать.

Не

успел я закончить фразу, как вдруг Модест встал и направился к двери. Мне показалось, что он нетвердо стоял на ногах. А между тем я никогда не видел его пьяным и знал, что он может крепко выпить и не захмелеть. Как видно, он отяжелел от слишком плотного ужина. Он резко распахнул дверь, постоял, раскачиваясь, на пороге и шагнул в темноту. Он прислушивался.

Затем он обернулся.

— Вы ничего не слышали? — спросил он глухо.

— Ничего. Ветер гудит. — Это не ветер.

— Может, кто-то прошел мимо. Казимир Сулис…

— Нет, это не Казимир, — ответил Модест дрогнувшим голосом.

— Так кто же?

— Медведь.

— Медведь? Да полно, Модест. Во-первых, медведя вы бы и не услышали. Вы же знаете, если бы он явился сюда, он не произвел бы ни малейшего шума…

Я подумал, что мы оба пьяны. Я размечтался о новых дорогах и школах, а ему мерещится извечный враг…

Он взглянул на меня с осуждением: “Вы говорите, а не знаете. Медведя вы не видели и не слышали и не можете судить, на что он способен”.

Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Я понял, что он обходит вокруг дома. Я услышал его шаги за старыми стенами. Неужели действительно с горы спустился медведь, проснувшийся раньше срока? Все может быть.

Я выбежал из дома. Модест был недалеко. Я увидел его во мраке. Заметив меня, он торопливо сунул за пояс наваху, которую держал в руке.

Другое опасение охватило меня. Не медведь, а человек мог выслеживать нас. Кто-то, кого интересовали мои прогулки по горам и кто, может быть, шел за мной от самого кафе Армандо до селения Кампас. Правда, это было маловероятно. Я давно пристрастился лазить по горам, местные жители привыкли к этому и не обращали на меня внимания.

— Вы что-нибудь заметили?

— Нет, ничего.

— Стало быть, никого и нет.

Модест пожал плечами и вернулся в дом. Он протянул к огню свои длинные ноги и начал скручивать сигарету. Из щели под дверью пробивался ветер. То был не медведь, не человек, то был лишь ветер. Его монотонное, привычное гудение навевало сон.

* * *

Вскоре после этого мне сообщили о прибытии новой группы подпольщиков. Встреча должна была состояться у Армандо. Я решил, что сначала поведу их в Кампас, а там будет видно.

Приближаясь к дому Модеста, я вовсе не представлял себе, что готовит нам это влажное утро, в котором сверкали слезы зимы и зеленели весенние почки.

Жанна-Хуанита… В моих ушах звучит живой, насмешливый голос Пилар: “Сеньор учитель, позвольте представить вам сеньориту Хуаниту…”

Я думаю о Хуаните, стараюсь восстановить в памяти черты ее лица. Она опирается на мою руку, и пальцы ее наливаются тяжестью. По ее просьбе я называю места, где проходим, и объясняю, куда ведут тропинки. Я показываю ей дорогу в Испанию. Дороги, собственно, нет. Есть лишь моя рука, протянутая к завесе тумана и к скалистой стене. Где-то за ней на дальнем конце неведомого прохода лежит Испания. Там сияет южное солнце.

Хуанита опирается о мое плечо. С ее губ слетают невнятные слова. Ей холодно. Густая мгла оседает влажными следами на ее висках. Посеребренные изморосью прядя обрамляют ее юное лицо. Черный блеск се глаз туманит поволока. Сколько ей лет? Молода ли она? А может быть, это женщина из далекого прошлого, ожившая в глубинах памяти?

X

Итак, я шел спереди с Хуанитой. Оба английских летчика следовали за нами в нескольких метрах. Шествие замыкал француз, он немного задыхался. Заметив это, я стал чаше останавливаться. Хуанита карабкалась без труда. Я говорю — Хуанита, так как шутя продолжал называть ее вслед за Пилар испанским именем. Кто, впрочем, знал ее настоящее имя?

Она повязала волосы темной косынкой, лишь несколько черных прядей спадали вдоль щек. Я видел тонкую линию ее носа, влажный, угольный блеск ее глаз. Ей вряд ли было больше двадцати лет. В вельветовых брюках и грубошерстной коричневой куртке она казалась нескладной, но под этой одеждой угадывалась стройная, хрупкая фигурка. Полупустой рюкзак висел у нее за спиной.

Она не собиралась пересекать границу. Ей надлежало лишь проводить трех путников и затем сообщить о возможности перехода границы другими группами.

Англичане совершили вынужденную посадку на юго-западе страны. Им нужно было добраться до Северной Африки. Француз, серьезный, замкнутый человек лет сорока, коротко объяснил нам, что рассчитывал вылететь из Франции несколькими днями раньше, но отъезд его не состоялся. Я понял, что это один из руководителей Сопротивления. Он назвал себя Бенуа, и я не расспрашивал его. Нам заранее сообщили обо всех троих, мы проверили их бумаги, как полагалось. А теперь нам предстояло вести их до границы.

Бенуа скупо говорил о себе, зато оказался очень осведомленным относительно военных дел. По его словам, силы Германии были на исходе. Русская кампания обескровила ее, а во Франции Сопротивление поднималось повсюду.

Мы достигли Кампаса. Селение спало. Возле сарая Помаредов залаяла собака, но, узнав меня, она завиляла хвостом, подбежала и стала тереться о мои ноги. Плотный туман окутал строения, и в трех метрах ничего не было видно.

— Ну как, пришли? — шепнула Хуанита.

— Да, мы пришли в селение. Гора совсем близко, но сейчас она не видна.

Густое облако обволакивало нас и оседало на одежде мельчайшими каплями. Вдруг где-то рядом замычала непоеная корова. Громкий, жалобный вопль донесся точно из глубины пространства. Хуанита вздрогнула. Я увидел, как ее рука потянулась к каменной стене и стала поглаживать ее с безотчетной лаской. Неожиданное мычание в тумане заставило вздрогнуть и меня. Казалось, сама гора жаловалась, взывая к нам о помощи.