Пиренейская рапсодия
Шрифт:
На одном из кратких привалов, когда мы подходили к Кампасу, Бенуа рассказал нам о концентрационных лагерях в Освенциме, в Бухенвальде и в других местах… Я уже слышал кое-что об этом, но толком знал тогда очень мало. Опустив голову и разглядывая свои башмаки, он говорил об облавах, о пломбированных вагонах, о сортировке жертв, о мучительной смерти в кремационных печах. Я пытался представить себе эти печи, и в моем воображении возникали огромные двери и черный дым, застилавший небо Германии и
Мы снова пустились в путь. Скоро у края дороги показался низкий серый дом Бестеги. Теплая волна захлестнула мое сердце. В этом высокогорном селении царил древний мир жилищ и деревьев, простой мир человеческого труду. Люди и скот отдыхали и набирались сил в ожидании восходи солнца. За завесой тумана я мысленно видел эти жилища, словно камни их стен обрели прозрачность и открыли мне их немудреные тайны. Тайн, собственно, не было. Здесь мирно покоились жизнь и любовь, здесь было мясо и молоко, хлеб и сидр.
Мы несли в эту тишину и покой неистовство большого мира. О чем думали эти два летчика с мальчишескими лицами? Они явились с севера, из Шотландии или Уэльса, или еще откуда-нибудь… Они облетели не одно небо, пересекли немало морей и рек, касались своими крыльями охваченных тревогой городов, парили ночью над равнинами, и их самолеты несли вести о бесчисленных трагедиях, страданиях, любви. Эта горстка домов в Пиренеях была для них лишь невидимой точкой на необозримом пути. А человек, поведавший нам об эшелонах смерти и кремационных печах, кто знает, сколько чужих жизнен и скорби таит его память?
Дверь в дом Бестеги резко отворилась, пастух ждал нас. Видимо, он давно прислушивался к шагам. В очаге ярко пылал огонь, алое пламя дохнуло на нас живительным теплом еще раньше, чем мы переступили порог. Хуанита вскрикнула от восторга. И тут я увидел, как Модест вздрогнул.
Озябшие люди вошли в кухню я окружили очаг. На лицах появились улыбки. Модест пододвинул скамьи и табуретки. В горячен золе стояли горшки с молоком и ячменным кофе. На столе лежали сало, ветчина, сыр и фрукты.
— Я вспоминаю, как пришли тогда испанцы, — сказал мне Модест. — Было такое же утро. Все повторяется.
Он стал нарезать сало и хлеб, вытер чашки и принес Хуаните плетеный стул. Раскрасневшиеся, улыбающиеся англичане протянули ноги поближе к огню. Француз уселся у самого очага, держа обеими руками чашку, и маленькими глотками пил кофе.
— Будьте как дома! — сказал Бестеги. — Барышня, берите сахар. Вон рядом с вами горшочек с медом. У меня еще есть чернослив. Хотите? Здесь, правда, не как в городе, но зато у нас спокойно.
Повернувшись ко мне, он шепнул:
— Уж нужно было этим английским парням достать куртки подлиннее. Можно подумать, что они носят свои
Хуанита сняла косынку и подсела к огню. Ее лоб и рот заалели от пламени, и Модест снова вздрогнул. Его приветливая улыбка застыла, он дернул себя за ус как бы в растерянности и глубоком удивлении. Его мохнатые брови приподнялись. Он сделал шаг в сторону девушки, которая расчесывала свои черные кудри. Потом он овладел собой и, повернувшись к столу, снова принялся нарезать хлеб.
Немного спустя он попросил меня сходить с ним за дровами. Ом хотел расспросить меня. В сарае он положил свою тяжелую руку на плечо:
— Скажите, кто эта девочка? Она испанка?
— Не думаю. Я называю ее Хуанитой в шутку.
— Откуда она?
— Наверно, из Тулузы. Я знаком с ней не больше, чем вы. Она связная.
— Но она местная?
— По-видимому, да. Говор у нее южный.
Рука пастуха крепче сжала мое плечо.
— Вы разве знаете ее? — спросил я.
— Она точь-в-точь… мадемуазель Буайе. Какой та была двадцать лет назад.
— Может, она ей родня? — предположил я.
— Точь-в-точь она сама, — повторил Бестеги.
Он устремил взгляд на свои грязные сабо.
— Девушки в наших краях все похожи, — тихо возразил я. — У них южный тип, они все брюнетки, они…
— Это она, говорю я вам, — прервал меня пастух.
Меня охватило беспокойство.
— Что вы хотите сказать, Модест?
— То, что я вам говорю.
— Она похожа на нее? Как дочь походит на мать?
— Вот именно, и даже больше…
— Что ж, бывают такие совпадения, — спокойно сказал я, как будто не придавая значения смыслу его слов.
А между тем я хорошо понял его. Говоря “это она”, он имел в виду не сходство. Он хотел сказать: “Это она, та самая, которую я знал, не дочь ее и не племянница, а она сама вернулась, она как бы воскресла”.
В свою очередь, я положил руку ему на плечо.
— Да, они похожи, и этому можно найти объяснение. Мы можем спросить ее…
— Похожи… — глухо повторил он.
— Это, может быть, дочь или племянница мадемуазель Буайе… Что ж тут невозможного! Мы у нее разузнаем.
— Нет, нет, не надо, не стоит. Ничего у нее не спрашивайте. Это не имеет никакого значения. Если мать ее здесь жила, она сама об этом скажет. Ничего не говорите.
Мимолетная улыбка преобразила черты старого горца. Огонек молодости блеснул в его глазах.
— Хорошо, будь по-вашему, — ответил я.
Он взглянул мне прямо в глаза.
— Что она собирается делать, эта девушка? Перейти на ту сторону?
— Нет. Она дождется, пока ее спутники переберутся через границу. Потом она уйдет.