Пиршество
Шрифт:
— Черт подери!
— Прости!
Я неуверенно села, изображая более глубокое опьянение, чем на самом деле. Энди бросала на меня гневные взгляды, но я не обращала внимания. Сияние в ее глазах медленно меркло. На нее уже никто не смотрел. Никто ее не слушал.
Сейчас она ненавидит меня, но позже будет благодарна.
— С тобой все в порядке?
Сильная рука подняла меня на ноги, ухватив за плечо, и я оказалась лицом к лицу с Эваном, который выглядел скорее смущенным, чем встревоженным. Он видел, как я смылась и, возможно, как я забрала со столика чужой напиток. Я выставила себя
— Да. Извини. Я просто… потеряла равновесие.
— Она испорчена, — простонал Рик и в отчаянии вскинул вверх руки.
Толпа разочарованно зашумела.
Я подавила дрожь ликования, втайне гудящую во мне, и с облегчением отметила, что гнев уходит с лица Энди. Она потрясла головой, затем нашла меня взглядом и вопросительно изогнула бровь.
Я кивнула. Да, я помешала ее песне и испортила консоль Рика. И все ради того, чтобы спасти ее шкуру.
— Я за это заплачу, — тихонько добавила я, когда Рик выдернул устройство из сети.
Деньгами Энди. Все это из-за нее, и она может хотя бы покрыть ущерб.
Рик взял консоль под мышку.
— Подождем, пока она высохнет, а там посмотрим. А пока я могу либо подобрать диск… — Он отыскал взглядом Эвана, и лукавая улыбка растянула его губы. — Либо поставить на это место моего братца.
— Эвана! — выкрикнул кто-то из толпы, и несколько голосов вторили ему.
Затем вперед вышел кто-то с акустической гитарой. Эван закатил глаза, словно собираясь отказаться, но гитару взял без промедления, и я не могла не заметить, как вспыхнули его глаза. Это был вполне человеческий блеск, не такой сильный или пугающий, как у Энди, но отражал он истинную страсть.
— Никуда не уходи, — шепнул он, скользнув ладонью по моей руке. — Я просто спою пару песен.
Онемев, я кивнула, хотя Энди уже волокла меня в сторону двери.
— Идем, — прошипела она, переводя взгляд с меня на Эвана и обратно.
Я снова кивнула. Нам стоит уйти, пока он настраивается, роняя отдельные ноты, словно первые капли дождя на выжженную засухой землю. Мне не следует рисковать, слушая его. Одна беда сегодня уже едва не стряслась, и этого достаточно.
Но затем он начал играть по-настоящему, и ноты уже не просто падали, словно капли в лужу. Они текли, подобно потокам звука. Они наполнили мое пустое сердце и эхом отозвались в моей гулкой душе. Я истомилась по этому звучанию. По этим нотам. По рукам, которые играли так, как будто в музыке не было ничего особенного, в то время как они были всем и составляли весь мой мир.
Я замерла, схватившись за дверной косяк по дороге к выходу. Энди тянула меня за другую руку, но я почти не замечала и не слышала, как она шепчет мое имя.
— Я хочу послушать… — пробормотала я, уже растворяясь в звуке.
Потом Эван запел, и подруга попросту для меня исчезла.
Его голос был резким. Скрипучим, как если бы звук причинял ему боль, вырываясь наружу. Я пила его, утоляя отчаянную жажду, и никогда прежде не пробовала ничего столь чудесного. Он назвал себя не слишком хорошим вокалистом, но ошибся. Или же солгал. Простой скромностью такого самоуничижения не объяснить.
Его голос был чистой эмоцией, смелой и яркой. Мне хотелось сбросить одежду и плескаться
— Мэллори!
Энди вновь настойчиво дернула меня за руку.
— Только одну песню. — Я затащила ее за собой обратно в дом. — Я в силах выдержать одну песню. И ты мне должна.
Едва отважившись отвести взгляд от Эвана, я сердито посмотрела на нее. Похоже, в этот миг мои глаза яростно пылали. Я не умею принуждать, словно банши, или зачаровывать, как сирена. Но я на все пойду, лишь бы вернуться к Эвану и снова услышать песню. Я нуждалась в ней. Несомненно, я умерла бы, если бы ее лишилась.
— Одну песню. Потом я уволоку тебя отсюда за волосы, если потребуется, — отрезала она.
Энди была в ярости. Отчего — потому что кто-то другой пел, впитывая чужое внимание? Или потому что я хотела послушать, как поет кто-то другой?
— Отлично.
Хотя я даже не была уверена, что она сказала дальше. Я не расслышала ее слова за….. голосом Эвана.
Я не помню, как протискивалась обратно сквозь толпу. Не помню, как толкалась, пихалась и отдавливала ноги. Но внезапно я оказалась там, и он сидел на стуле ударника с прекрасной акустической гитарой на колене. Она пела для него так же, как он пел для меня. Его пальцы скользили по ладам, и он перебирал струны без медиатора. Его голова покачивалась в такт ритму, который он создавал из ничего.
Вокруг меня танцевали люди. Они раскачивались, и вздрагивали, и хватались друг за друга в ритме его болезненной мелодии. Мне тоже хотелось танцевать — мне нужно было прочувствовать эти ноты, — но я ни за что бы не испортила его песню своей неуклюжестью.
А потом Эван поднял взгляд и увидел меня. Он улыбнулся, и глаза его снова вспыхнули ярче, чем прежде, и внезапно у меня в душе потеплело.
Его пальцы порхнули по струнам, и тоскливая, беспокойная мелодия углубилась, назрела, сосредоточилась и усложнилась. Его голос выхватывал новые слова из воздуха между нами. Это были его стихи, но и мои тоже. Я не смогла бы их спеть. Не смогла бы их даже написать, но он исторг их из меня. И вернул их мне.
Они принадлежали нам обоим.
И я внезапно поняла.
Эван не был похож на остальных. Ни на художника, рисовавшего наброски в центре Далласа, ни на поющую официантку в прошлом месяце. Он был чем-то большим, чем временная одержимость. Большим, чем песня на одну ночь, царапнувшая мою зудящую душу. Эван был…
Гений.
Слово это обладало изысканным вкусом, но я мысленно произнесла его тишайшим, почти неоформленным шепотом, не смея поверить. Возможно ли это? Не поэтому ли Энди настаивала на том, чтобы мы ушли? Она, разумеется, не могла этого знать, но и не нуждалась в подтверждениях. Не нуждалась — если это было настоящим и если оно предназначалось нам.