Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы
Шрифт:
Когда вдумываешься в эту дефиницию, сразу же встают три вопроса:
– почему тексты, созданные с коммуникативной целью, кому-то непонятны?
– нужно ли делать их понятными?
– если да, то с помощью чего и в каких аспектах?
На первый вопрос ответить легко: текст непонятен в том случае, когда между его создателем и потребителем существует культурный разрыв, они отличаются по кругу знаний, представлений, мотивов деятельности, ценностей, литературных конвенций и т.д.
Такой разрыв возникает либо со временем, когда текст воспринимается в месте своего создания через много лет; либо при переходе текста в иноязычную и инокультурную среду, либо, в случае сильной культурной дифференциации общества, при восприятии его не той культурной средой, для которой он создавался.
Комментатор стремится дополнить тезаурус читателя, дать сведения о бытовых реалиях, исторических персонажах, источниках цитат и т.д., и т.п. и предполагает, что эта информация поможет постичь смысл произведения. Однако справедливость этого предположения далеко не очевидна.
Так, в народной среде именно непонятность текста считалась показателем его высоких достоинств, мудрости и глубины. В русской деревне даже существовало поверье, что кто Библию целиком прочтет, тот с ума сойдет. Напомню также слова, сказанные слугой И.А. Гончарову: «Если все понимать – то и читать не нужно: что тут занятного!» 293
293
Гончаров И.А. Собр. соч. М., 1957. Т. 7. С. 324.
Любопытно, что словарик мифологических персонажей, приложенный к первому изданию книги М. Комарова «Приключения милорда Георга» (СПб., 1782), в многочисленных переизданиях ее отсутствовал.
С другой стороны, ряд исследователей настаивает на творческом потенциале неверного прочтения и понимания. В частности, Гарольд Блум доказывает, что подобное прочтение было причиной появления новых идей и концепций, а отечественный искусствовед Борис Соколов прослеживает аналогичные явления на материале русской лубочной картинки 294 .
294
См.: Соколов Б.М. Художественный язык русского лубка. М., 1999. С. 76—77, 81, 104—108, 117 и др.
И действительно, в историческом развитии литературы довольно долго (до Нового времени) нормой было не точное воспроизведение текста первоисточника с поясняющими его комментариями, а, напротив, творческая его переработка в соответствии с интересами, знаниями, литературными вкусами и ценностями потребителя (напомню о Шекспире, Боккаччо и др.).
Впрочем, и сейчас нередко можно встретить подобное отношение к литературным текстам («Бова-королевич» А. Ремизова; «Трехгрошовая опера» и «Трехгрошовый роман» Б. Брехта, «Иосиф и его братья» Т. Манна и т.п.), особенно в детской литературе («Приключения Буратино» А.Н. Толстого, «Доктор Айболит» К.И. Чуковского, «Волшебник Изумрудного города» А.М. Волкова и т.п.).
Только на уровне «высокой литературы» принята (а в авангардных ее секторах и отброшена) максима неизменности текста, который следует воспроизводить точно по источнику. Массовая (речь здесь идет не о поэтике и проблематике, а просто о масштабах потребления) литература, как правило, обходится без комментария (допуская, напротив, адаптацию исходного текста).
Функционален он (т.е. востребован) только в изданиях для читателя «продвинутого», элитарного и в изданиях учебных, адресованных школьникам и студентам.
Рассмотрим подробнее фигуры комментатора и читателя комментария.
Комментаторы появляются в достаточно развитой литературной системе с дифференцированным набором ролей (писатель, издатель, книгопродавец, редактор, литературовед, литературный критик, преподаватель литературы, читатель). В подобной системе уже существует корпус классических текстов, включающий лучшие, образцовые, наиболее значимые произведения. «Эта традиция складывается в процессах выработки писателями, литературной критикой, а позднее – литературоведением, историей и теорией литературы собственной культурной идентичности. Через отсылку к прошлому как “высокому” и “образцовому” устанавливаются пространственно-временные границы истории, культуры и собственно литературы как целого, упорядоченного тем самым в своем единстве и поступательном, преемственном развитии. Классическая словесность выступает основой ориентации для возникающей как самостоятельная сфера литературы, для ищущего социальной независимости и культурной авторитетности писателя, делается мерилом его собственной продукции, источником тем, правил построения текста, норм его восприятия, интерпретации и оценки» 295 .
295
Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество: Введение в социологию литературы. М., 1998. С. 38; см. также: Зоркая Н.А., Дубин Б.В. Идея «классики» и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом. М., 1983. С. 40—82.
Поддержанием корпуса классики, его пополнением и корректировкой занимаются литературоведы и критики. Осуществляют это они в значительной степени отдельно от самих текстов – в форме статей, историй литературы, рекомендательных списков и т.п. Но параллельно идет работа «рядом» (под одной обложкой) с текстами – я имею в виду подготовку хрестоматий и комментариев.
Текст, написанный на знакомом языке, как-нибудь да понимается. Но в литературоведении предполагается, что существует одно правильное его понимание, остальные же либо приближаются к нему (не совсем правильное понимание, неполное понимание), либо неверны, неправильны. Комментатор, знающий, как «правильно понимать текст», призван сообщить это знание другим.
Комментирование направлено на нормативное закрепление определенного понимания произведения (а в конечном счете и всего творчества данного автора и хода развития литературы в целом) и на трансляцию этой трактовки в более широкие круги лиц, приобщенных к литературной культуре. Таким образом, основные стимулы комментаторской деятельности – идеологический и дидактический. Отбором текстов для комментирования, типом комментария, формулировками примечаний и оценочными суждениями в них комментатор задает норму восприятия текста.
Подавляющее большинство читателей или не обращается к текстам, которые подвергаются комментированию, или, если читают их, не обращаются к комментарию. Комментарий нужен самим филологам, а также социокультурным слоям, близким к филологической культуре, подвергающимся ее воздействию, – школьным и вузовским преподавателям литературы, студентам и другим учащимся, «продвинутым» читателям.
В России комментаторская деятельность получала развитие в периоды резкого роста значимости литературы и острых идеологических полемик, не имевших прямого публицистического выражения 296 . Первый такой период – середина XIX в. Именно с этого времени на протяжении второй половины XIX в. литература служила точкой приложения интеллектуальных сил, вызывала острый интерес культурной элиты. Носила комментаторская деятельность историзирующий характер (т.е. была направлена на восстановление исторического контекста создания произведения). (Чисто фактический, документальный тип комментария можно поставить в параллель с экспансией реализма в русской литературе в этот период. Характерно, что богословский, религиозно-нравственный и т.п. типы комментария тогда напрочь отсутствовали.) Занимались комментированием главным образом «непрофессионалы» (критики, педагоги, библиографы), а отнюдь не литературоведы. С.А. Рейсер в своей работе «Основы текстологии» напоминал, что «издание и комментирование произведений Пушкина в течение многих лет, в сущности до Октябрьской революции, было не работой текстолога, воспитанного в традициях филологической науки, а, скорее, чем-то вроде общественной работы любителя, для которого имя Пушкина было знаменем родной культуры» 297 . Именно для данных групп комментаторская деятельность служила самолегитимации, доказательству причастности к литературе (напомню в этой связи собирательско-комментаторскую деятельность поклонников Цветаевой, Булгакова и ряда других властителей дум 1970—1980-х гг.).
296
См.: Гришунин А.Л. Очерк истории текстологии новой русской литературы // Основы текстологии. М., 1962. С. 11—134.
297
Рейсер С.А. Основы текстологии. 2-е изд. Л., 1978. С. 144.
Важнейшие комментаторские акции середины XIX в. были совершены людьми, далекими от академического литературоведения: критик П.В. Анненков откомментировал собрание сочинений Пушкина (1855—1857), не имевший высшего образования писатель и чиновник П.Е. Кулиш – собрание сочинений Гоголя (1857), гимназический преподаватель В.Ф. Кеневич – басни Крылова (1869), чиновник П.А. Ефремов – произведения авторов XVIII в. (1860-е), и т.д. Исключением, на первый взгляд, является подготовленное академиком Я.К. Гротом собрание сочинений Державина (1864—1883). Но Грот более двадцати лет преподавал (в Гельсингфорсском университете и Царскосельском лицее) и основной вклад в науку внес в качестве языковеда, а серьезных литературоведческих трудов за ним не числится.