Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы
Шрифт:
Детальную картину коммунистического общества, поместив его в некое «параллельное пространство», попытался дать Э. Зеликович в романе «Следующий мир» (Борьба миров. 1930. № 1—7). В этом обществе государственного аппарата (правительства, армии, милиции) нет, поскольку «идеальный коммунизм разумных существ не нуждается более во власти» (№ 4. С. 70). Залогом отсутствия конфликтов и несовпадений во мнениях является «сознательность и общность взглядов» (там же). Деньги отсутствуют, все блага можно получить бесплатно. «Свободный труд является творческим наслаждением» (с. 71), поскольку каждый выбирает себе работу в соответствии со способностями и интересами. Легкая работа, занимающая одну десятую часть cyток, сводится, главным образом, к управлению машинами. Основное же занятие населения – «изучение и проявление творчества в бесконечной области наук и искусств» (№ 6. С. 63). Города превратились в колоссальные сады-парки, где нет ни небоскребов, ни транспорта. Дети воспитываются, как правило, не в семье, а в «Дворцах воспитания», где педагоги чужих детей любят не менее своих. Институт брака отсутствует, т.е. семейные отношения никак формально не регистрируются. Мужчины и женщины в обществе полностью равны, национальные особенности давно исчезли, на основе всех прежних возник общий язык. В результате всего этого «все члены универсального общества могут быть в максимальной и одинаковой мере счастливы» (№ 5. С. 73).
Подобный характер носит и неоконченный утопический роман известного прозаика 20-х гг. Михаила Козакова «Время плюс время» (Звезда. 1932. № 8—11). Здесь много места уделено описанию различных технических инноваций и того, как «в судорогах мирового кризиса задыхается и умирает капитализм» (№ 9. С. 129). О социальной жизни автор почти ничего не может сказать, он лишь повторяет неоднократно встречавшиеся до него утверждения, что в будущем физическая работа механизирована и исполняется по очереди, «работа избирается каждым совершенно свободно, по призванию» (№ 10/11. С. 177), а «интересы общества, государства (характерно это отождествление. – Б.Д., А.Р.) не противоречат интересам отдельного гражданина» (там же).
Сквозным мотивом утопий 20-х – начала 30-х гг. является «выравнивание», «сближение» людей. Характерно, что специализация по профессиям там очень слаба. Все определенное количество часов работают на производстве, причем в разное время – в разных отраслях, где есть потребность в труде. Моменты внутренней борьбы, противоречий в идеальном обществе обычно отсутствуют. Встречающиеся иногда высказывания о расцвете личности, разнообразии и богатстве культуры остаются чистыми декларациями и никак не подкрепляются материалом книг. Несколько выделяется на общем фоне повесть Я. Ларри «Страна счастливых» (Л., 1931), где наряду с воспроизведением традиционных для советской фантастики 20-х гг. представлений о будущем можно найти и борьбу (примерно в конце XX в.) двух общественных групп коммунистического общества – старшего поколения, считающего, что все ресурсы необходимо использовать для решения энергетического кризиса, и молодого, настаивающего на продолжении космических исследований. Более того, в книге можно встретить декларацию о том, что «каждый из нас звучит особенно и неповторимо, но все мы вместе под опытными виртуозными пальцами Экономики соединяемся в гармоническое целое, в прекрасную человеческую симфонию» (с. 157). Однако одновременно в книге говорится, что в будущем количество газет резко уменьшилось (причем тираж их значительно вырос), а один из положительных героев предлагает «устроить в библиотеках кровавую революцию», существенно сократив и «порезав» книги Аристотеля, Гегеля, Павлова, Менделеева, Тимирязева, Маркса, Ленина и других авторов, и в результате «там, где стоит тонна книг, после сражения должно остаться пять-шесть тетрадок стенографической записи» (с. 29—30). Подобные характеристики содержания культуры будущего ставят под вопрос ее богатство и разнообразие.
Приведенными примерами почти исчерпываются описания социальных аспектов идеального общества в фантастике 20-х гг., поскольку в общем массиве научно-фантастических произведений того времени они редки и носят обычно фрагментарный и неконкретный характер.
В большинстве повестей и романов изображалось не будущее коммунистическое общество, а борьба с его противниками, «картины коммунистического мира заслонялись в них революционными боями и восстаниями» 254 . Поэтому элементам утопии сопутствуют обычно элементы дистопии. Иногда это осуществляется в форме контакта советских людей с прошлым. В книге В. Гиршгорна, И. Келлера, Б. Липатова «Бесцеремонный Роман» (М., 1928) герой попадает на машине времени в наполеоновскую Францию и становится правой рукой Наполеона, действуя в целях прогресса страны привычными методами. Например, со словами: «Саботажники! Прописать бы им хорошую Чеку!» (с. 40) – арестовывает членов Академии наук. Впоследствии он создает революционную организацию и осуществляет пролетарскую революцию в Париже.
254
Бритиков А.Ф. Указ. соч. С. 138.
Однако чаще сопоставление утопических и дистопических элементов осуществлялось в форме «введения» законсервированных «оазисов» прошлого в современность. При изображении этих «обществ» на первый план обычно выходили религиозность населения и наличие классовой борьбы. Например, в романе В. Язвицкого «Побежденные боги» (1924) путешественники (русский и француз) находят в горах Эфиопии изолированное племя, практикующее рабство, человеческие жертвоприношения и т.д. Подняв рабов на восстание против жрецов и победив, они хотят «создать для темных масс что-то новое взамен религии», «пусть они даже примут это как религию <…>, но мы ее составим по символу веры науки! Мы дадим им скрижали марксизма» (с. 102). Аналогичное общество (но уже на северном острове) изображено в рассказе Л. Гумилевского «Страна гипербореев» (1927). М. Зуев-Ордынец в повести «Сказание о граде Ново-Китеже» (1930) пишет о затерявшейся в сибирских лесах колонии потомков раскольников, сохраняющих быт и представления XVII в. Контакт с окружающим миром ведет здесь (как и у Язвицкого) к вспышке классовой борьбы и гибели этого общества.
Однако прошлое как воплощение дистопии вводилось в НФ чрезвычайно редко. Гораздо чаще мир дистопии репрезентировался капиталистической реальностью, а основное место в повествовании отводилось грядущей борьбе двух социальных систем. Обычно капиталистической Америке противостоит остальной мир, объединенный в одно социалистическое государство. В «Борьбе в эфире» А. Беляева герой, попав в будущее, видит, что в Америке люди выродились физически, фабричные рабочие превратились в придатки машин, а часть населения вообще одичала. Нью-Йорк теперь стал сплошным городом-небоскребом. Американские рабочие в «Пяти бессмертных» В. Валюсинского прикреплены к своим производствам, лишены избирательных и прочих гражданских прав, даже размножение их находится под контролем правящего класса. В повести А.Р. Палея «Гольфштрем» (1928), действие которой отнесено к 1947 г., труд американских рабочих бессмыслен и монотонен, брак и деторождение, развлечения и прочие сферы их жизни строго регламентированы.
В романе Э. Зеликовича наряду с изображением утопических картин коммунистического общества даны и дистопические зарисовки эксплуататорского общества. Там «властвуют тираны», классовые различия находят выражение даже в физиологии (эксплуатируемые – худые и изможденные, эксплуататоры толстые, на грани ожирения). Надсмотрщики убивают непокорных рабочих.
Во многих произведениях показывалась грядущая борьба за победу социализма во всем мире: «…революционный оптимизм ранних советских утопий был эмоциональной проекцией современности в будущее» 255 .
255
Бритиков А.Ф. Указ. соч. С. 97.
Универсальность парадигмы классовой борьбы не ставилась под сомнение. Так, в романе Зеликовича «Следующий мир» можно было прочесть, что «опыт человеческого общества показал, что нигде, никогда и ничто не давалось угнетенным без жестокой борьбы» (№ 4. С. 64) и что революции «так же логически необходимы для прогресса культурного общества, как очистка помещений от грязи» (№ 3. С. 79).
Возник специфический поджанр политической фантастики, изображающий (как правило, без внесения элементов научных или технических допущений) борьбу пролетариата с капиталом и крах буржуазного мира. В одних произведениях речь шла о революции в одной стране («Неуловимый враг» (1923) М.Я. Козырева; «Крушение республики Итль» (1925) Б. Лавренева; «Четверги мистера Дройда» (1929) Н.А. Борисова). В других конфликт принимал всемирный характер. Так, например, повесть С. Буданцева «Эскадрилья всемирной коммуны» (1925) изображает постепенное формирование Всемирной коммуны и победу ее в 1944 г. над капиталистическим «черным интернационалом». В романе Я. Окунева «Завтрашний день» (1924) показаны кризис капиталистического мира в ближайшем будущем, революции и победа коммунизма во всем мире. Аналогичным образом победная поступь социализма и финальное восстание рабочих в Aмерике изображены в «Гольфштреме» А.Р. Палея. Б. Ясенский в романе «Я жгу Париж» (1928) повествует об обострении кризиса в капиталистическом мире, объявлении им войны Советскому Союзу и рабочем восстании в Париже, приведшем к созданию Французской республики Советов. Даже космос, одна из наиболее популярных сфер научной фантастики, превращается в значительной степени в арену классовой борьбы. В «Аэлите» А. Толстого (1922—1923), действие которой разворачивается на Марсе, изображено восстание трудящихся против эксплуататоров, под предводительством красноармейца. В романе Н.И. Муханова «Пылающие бездны» (1924), повествующем о войне Земли с Марсом через пятьсот лет, также показаны революция и гражданская война на Марсе. Наконец, в книге Г. Арельского «Повести о Марсе» (1925) вновь идет речь о революции на Марсе, на сей раз оканчивающейся быстрой победой рабочих. В «Психомашине» (1924) В. Гончарова победоносная революция совершается с помощью землян уже на Луне, причем после победы каждый из трудящихся «счел своим долгом изучить русский как язык народа, восставшего против своих тиранов и боровшегося с изумительной энергией за идеалы трудящихся» (с. 81—82).
Во второй половине 20-х гг. в НФ социальный утопизм (описание будущего социального устройства) постепенно уступает место техническому утопизму (описанию открытий). Феррерас вообще считает, что, «за исключением Замятина, советские авторы научно-фантастических романов с самого начала вознамерились идти по стопам Ж. Верна, создавая научные романы и избегая всякого разрыва с обществом» 256 . Путь к улучшению жизни авторы видят теперь лишь в изобретениях, научно-технических новациях. Как говорит герой одного из романов: «Наука может ошибаться в отдельных случаях, но она не ошибается в своей конечной цели – в освобождении человека от слепой власти стихий» 257 .
256
Ferreras J.I. Op. cit. P. 112.
257
Беляев С. Истребитель 17-У // Авиация и химия. 1928. № 7. С. 21.
Неверно было бы считать, что подобная значимость техники обусловлена особенностями русской культуры, как полагал, например, В. Святловский. Он считал, что русские утопии на первый план выдвигали не социальные, а моральные и технические вопросы 258 . Но в дореволюционный период появлялись и разнообразные социальные утопии: марксистские («На другой планете» (1901) П. Инфантьева, роман был изуродован цензурой, полный текст хранится в РГИА; «Красная звезда» (1908) А. Богданова), славянофильские («Через полвека» (1902) С. Шарапова), монархические («За приподнятою завесой» (1900) А.И. Красницкого) и даже оккультные, в качестве идеала предлагающие кастовый строй, схожий с древнеегипетским (романы В.И. Крыжановской «В ином мире» (1910), «Законодатели» (1916) и др.). Как было показано выше, социальные утопии появлялись и в первой половине 20-х гг. Лишь со второй половины десятилетия все надежды на лучшее будущее связываются только с научными открытиями и техническими новациями. По справедливому замечанию Б.В. Ляпунова, авторы многих описаний будущего 20-х – начала 30-х гг. «делали <…> это, по существу, в форме беллетризованных очерков, зарисовок научно-технических достижений, которые следует ожидать столетия спустя. Они показывали реализованным то, что в те времена казалось лишь далекой перспективой: писали о транспорте на атомной энергии, космических полетах, переделке природы, синтетической пище, грядущих успехах энергетики, связи, промышленности, строительства, автоматики» 259 . По-видимому, предполагалось, что в социальной области мечты теперь отменены, поскольку их сменяют основывающиеся на знании законов общественного развития планы. Характерны в этой связи как высказывания противников утопии, утверждавших, что она «отвлекает внимание пролетарского читателя от реальных проблем нашей действительности» 260 , так и декларации сторонников, считающих, что «социально-технический, утопический роман – вот желательный путь развития», поскольку «утопические романы, воспитывая вкус к науке, к технике, к изобретательности, инициативу, смелость, – могут играть, несомненно, положительную роль в деле воспитания желательных и нужных навыков и свойств» 261 . Вопрос о социальной утопии не ставился, таким образом, даже сторонниками утопического романа. Чрезвычайно наглядно иллюстрирует это положение книга «Жизнь и техника будущего (социальные и научно-технические утопии)» (М.; Л., 1928). Первая ее часть («социальные утопии») содержит только историю утопий от Платона до А. Богданова и совершенно не касается перспектив социального развития, вторая, посвященная научно-техническим утопиям, почти не включая ретроспективных моментов, пытается на основе современных научных знаний дать представление о будущем транспорта, производства, связи, жилища, космонавтики, психологии и физиологии человека и т.д. Собственно говоря, во второй части книги суммированы и почти все научные идеи, питавшие фантазию авторов НФ 20-х гг.
258
Святловский В. Русский утопический роман. Пг., 1922. С. 49.
259
Ляпунов Б.В. Указ. соч. С. 45.
260
Маца И. Литература и пролетариат на Западе. М., 1927. С. 134.
261
Лежнев А. О приключенческой литературе // Красная молодежь. 1925. С. 200, 198.