Писатель, которого не печатают, его дочурка и дождь

Впервые за многие месяцы идет дождь, и наша улица погрустнела. Мокрая брусчатка шипит под колесами автомобилей. В лужах на мостовой, освещенной фарами, отражаются дома. Я сижу в комнате, окнами выходящей на улицу, со мной моя дочка Джоанна, человечек трех лет от роду, большеглазая, как ее мама, и такая же молчаливая. Джоанна стоит у окна и смотрит на унылую улицу. От того, как она стоит молча рядом, я сам проникаюсь ее детской пытливостью, очарованностью миром. Кажется, ее мудрость – единственная в целом свете. Она завороженно наблюдает за картиной жизни, не проронив ни словечка. Когда она смотрит и молчит – я словно начинаю постигать язык, прежде мне недоступный. И все равно мне не под силу высказать то, что я хочу. Я чувствую. В безмолвии – сила.

Я не могу выразиться яснее, потому что мои сбивчивые, невнятные ощущения едва ли можно передать словами. Джоанна молчит. Печаль улицы выстрадана ею, и все же она не проронит ни словечка.

Но временами она нет-нет да заговорит, и речь ее отчего-то кажется мне такой четкой, осмысленной, емкой, что я, писатель, стыжусь того, как глупо и бездарно транжирю слова.

Ночь. Мы сидим в потемках, потому что темень и тишина, кажется, сами собой перетекают друг в друга. Нам и в самом деле так хочется: сидеть во мраке, молча, не шевелясь. Я сижу на своем стуле тихо, не шелохнувшись. Непостижимо, но моей дочери это удается не в пример лучше. Молчаливость, наверное, изначально присуща ее естеству, поэтому молчание дается ей легко. Мне же приходится делать над собой усилие. Боже, если бы не ребенок, я бы сейчас бесновался, рвал и метал, даже осознавая, как это глупо, но все равно чувствуя в этом потребность.

Она вдруг оборачивается ко мне и говорит что-то по-английски. В ее голоске слышится дождь, грусть, темень, молчание, переплетение наших жизней, ее и моей. Со мной говорит мой ребенок – совсем другой ребенок, хоть и с теми же болезнями роста и болью, что причинила ей жизнь.

– Он плачет, – говорит Джоанна.

Да во всем моем жалком творчестве не сыщется ничего более чистого и безыскусного! Я хочу взять ее на руки, но не смею. Из моего горла вырывается нечто среднее между смехом и всхлипом. Я думаю: «Господи, ну почему у меня такая беспросветная жизнь!»

Она поворачивается к окну и смотрит на улицу. Скоро придет мама. Мы сидим ждем.

– У тебя есть денежка, – говорит моя дочка, – купи мне коньки. Я хочу кататься.

– Да, – отвечаю я, – куплю.

У меня за душой ни гроша, а ребенку хочется кататься на коньках. Уже целый месяц я обещаю ей купить коньки и до сих пор не купил, а она не забыла. «У тебя есть денежка?» – говорит она, а я отвечаю: «Есть. Я куплю тебе коньки». И каждый раз она доверчиво глотает мою ложь. Нет у меня денег. Как мне быть с этими коньками? Может, украсть?

1939