Писатели империи мяу
Шрифт:
– Вы думаете,- сказал я, после чего открыв верхний ящик своего письменного стола, достал оттуда мячик для игры в большой теннис ярко-красного цвета.
Вот это я нашёл на лестничной площадке уже после того, как было совершено убийство.
– - И что в том такого. Мало ли кто его туда положил.
– Вот и я так думал. Пока не вспомнил, что дверь в квартиру была приоткрыта.
– Я это помню, но что из того?
– А то, господин сыщик, что, по-видимому, обезьяна полезла в квартиру именно за этим мячиком.
– Ага, сама бросила, сама же и полезла.
–
– Хорошо, но как тогда мячик связать с убийством?
– Я думаю, обезьяна не ожидала, что на её пути к заветному мячику окажется кто-либо посторонний, ну и взбеленилась от этого. Дальнейшее же произошло в точности как вы и сказали.
– Но кто тогда бросил этот мячик?
– Увы!- этого мы никогда не узнаем.
– Дайте-ка его сюда. Я на всякий случай проверю отпечатки.
– Воля ваша, только вы ничего там не найдёте. Злоумышленник, наверняка, был в перчатках.
Через пару недель я, так и не дождавшись от Фи Фу отчета о результатах экспертизы мячика, решил позвонить тому прямо домой, ибо в полицейском управлении мне сказали, что он и в самом деле, как и говорил, уже с десять дней как вышел на пенсию. Старик очень обрадовался оказанному мной ему вниманию. Ведь он был бездетный вдовец. Когда я спросил у него о итогах экспертизы, он грустно ответил, что как я и предполагал, на мяче не обнаружено ничьих отпечатков пальцев.
– А что же тогда означают буквы Ж и Е, нацарапанные на поверхности мяча и полностью совпадающие с инициалами сына убитой женщины?
– Это всего лишь название корейской фирмы производящей данное изделие.
– Обидно, а я был уже почти уверен.
– Я тоже.
Потерпев такое позорное фиаско, в казалось бы уже намертво раскрытом мной деле, я решил срочно подать в отставку. Ибо мне было стыдно за себя. Разве человек с такими как у меня посредственными аналитическими способностями должен занимать место посла?! Но Фи Фу сумел отговорить меня от этого за дружеской беседой в опиумном клубе. Как контраргумент выставив то, что даже он, видавший виды сыщик, и тот не уверен в правильности результата своего расследования. А уж мне, не специалисту, вообще, грех на что-либо обижаться, и я решил внять его рассуждениям.
Кстати, я нисколько не жалею об этом. Ибо, с поста посла в Гонконге я и начал моё головокружительное восхождение по служебной лестнице, приведшее меня, в конце концов, к самой вершине власти, то есть падишахскому трону.
20 января 2013 года
История, услышанная на исповеди.
В молодости своей я одно время сильно интересовался вопросами Религии. И так как я тогда жил в православной державе, то постарался завести дружбу
с духовенством именно этой концессии. Вначале я приятельствовал лишь с рядовыми монахами, но однажды мне удалось познакомиться с иеромонахом, брат которого и вовсе был настоятелем церкви. Я сумел настолько сдружиться с этим человеком, что он не погнушился познакомить меня лично со своим братом священником, что было для меня делом немаловажным. Ибо, с помощью данного слуги божьего я надеялся значительно повысить
меня интересовало то, как сами священнослужители относятся к тому, что тайна исповеди священна и что нельзя даже под угрозой предания тебя анафеме разглашать то, что тебе поведал грешник в исповедальной.
Как-то во время одной из наших совместных бесед между мной, иеромонахом и его братом зашёл спор о том, какое из нынешних религиозных течений ближе всего подходит для души современного человека. Я убеждал братьев, что это Буддизм, ибо, только в нём есть то, что отражает истинную сущность живого. А именно, воздержание от всяких излишеств. Ведь тебе на самом деле нужно лишь то, что в данный момент необходимо. Остальное же пусть ждёт своего часа.
На что братья дуэтом упрямо заявляли: - Спору нет, эта религия хороша потому, что в основном учит лишь добру. Но всё же Православие лучше. Оно не только учит, а ещё и объясняет, почему поступать нужно именно так. К тому же в Буддизме отсутствует такое понятие, как исповедование в грехах. Ведь истинный буддист, по их догмам, не способен грешить.
– Так вы, стало быть, господа, слуги Божьи, подтверждаете суждение о том, что ради неразглашения тайны исповеди можно и живот положить,- сказал я, осознав всю бесперспективность нашего спора. Видно не зря говорится:
– Всякий сверчок хвалит лишь свой шесток,- подумал я про себя.
– Несомненно,- утвердительно кивнув, промолвил мой друг иеромонах.
– Почему бы и нет. Тем более, если это самому Господу угодно,- поддакнул его брат.
– Пантелеймон Дмитриевич,- обратился я к священнику по его мирскому имени,- не могли бы вы мне позволить послушать, что говорят люди у вас на исповеди.
– Как можно, это же кощунство! Да за кого вы меня принимаете?
– А если серьезно??
– Брат, да уважь ты его блаж. Уверен, он правильно оценит твой поступок.
– Да-да, заплачу сколько необходимо!
Повисла долгая пауза. Затем Пантелеймон Дмитриевич, он же в служении отец Изидор, тяжело вздохнув, согласно кивнул и сказал немного дрожавшим сиплым басом :
– Но, дары принесёшь не мне, а отдашь в казну Церкви.
– Согласен!– заорал я и разлил оставшуюся в бутылке старку по стаканам.
После чего, выпив и закусив солёными огурчиками, мы договорились о конкретной дате моего тайного визита в исповедную комнату. А ведь я до этого момента предполагал, что тайно исповедуются лишь у католиков.
Мне было назначено на воскресение. Когда я вошёл в церковь, то долго не мог понять, какая она. Вроде Православная, а, похоже, и нет. Потом выяснилось, что она Греческая. Отец Изидор, оказывается, подрабатывал и тут, замещая часто хворавшего местного священника.
– Ну-с, милый мой, пройдёмте, пока вас не заметили, куда нам следует.
– С удовольствием,- сказал я и засеменил вслед за тучным святым отцом, куда-то по узким коридорам.
– Вот мы и на месте,– сказал Изидор, впуская меня через какую-то дверь в стене в небольшую комнатку с окном, полностью прикрытым светонепроницаемыми шторами.