Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство
Шрифт:
Как видно, характерной чертой средневековой литературы являлась ее анонимность. Она была основной для произведений средневековой культуры. М. В. Бибиков очень точно объясняет такое явление: «Далеко не всех деятелей культуры средневековья мы знаем: для этой эпохи характерно было творчество на грани анонимности, когда автор стремился прежде всего выразить в художественном образе высшую мысль, идею, а не увековечить свое имя или утвердить авторство. Вечность идеи и универсализм переживаний высшего порядка были важнее, чем индивидуализм автора, считавшим себя не столько создателем, сколько интерпретатором мыслей и образов, близких всем, окружающим его» [317] . Анонимность возникла с распространением письменной культуры. В устном творчестве ее просто не могло быть – автор и исполнитель являлись одним лицом, это само собой разумелось. При переходе к письменной традиции, где автор или исполнитель не представлены в живой форме, анонимность становится проблемой, называние имени приобретает смысл.
317
Бибиков М. М. Афон и Русь: На перекрестке культур // Библиотека. 1999. № 9. С. 1, 16.
Джон
В древнерусской литературе произведение функционировало без автора потому, что имя автора не представляло собой существенного интереса для читателей. Оно имело смысл, как мы уже писали, только в церковных сочинениях, но и здесь важно было не реальное имя, а авторитет. Надо оговориться, что все написанное имеет особое значение прежде всего для ранних периодов. В XVII в. средневековый стереотип начал разрушаться, появляются сочинения, которые можно уверенно атрибутировать конкретным авторам. Достаточно вспомнить повести писателей Смутного времени, произведения протопопа Аввакума.
318
Flood J. Offene Geheimnisse // Autor und Autorschaft im Mittelalter. S. 394.
В этом контексте особый вопрос представляет собой определение автора летописи. Главная сложность здесь состоит в том, что летописи, в том числе и Пискаревский летописец, представляли собой своды предшествующего материала, где часто сложно отделить сочинителя от редактора или составителя свода. Д. С. Лихачев заметил, что работа различных летописцев соединена в памятнике не крупными кусками, а по большей части отдельными небольшими летописными статьями [319] . «Летописи и хронографы, – писал Д. С. Лихачев, – могли составляться одновременно несколькими „авторами“ и при этом на основании ранее существующих текстов. Говорить в этих случаях об „авторском тексте“ „ Русской Правды“ или в отдельных случаях об „авторском тексте“ житий, патериков, сводов повествовательного материала и т.д. – просто невозможно» [320] . Для атрибуции текста он предлагает прежде всего провести предварительное расслоение летописи и ее хронологизацию. В ряде случаев необходимо восстановить источники текста летописи и определить характер и объем работы каждого автора [321] . Таким образом, у каждого фрагмента летописи должен быть свой автор. Попытаемся ответить на вопрос, насколько это важно для понимания летописи.
319
Лихачев Д. С. Вопросы атрибуции произведений древнерусской литературы // ТОДРЛ. М., 1961. С. 17.
320
Лихачев Д. С. Текстология. М., 1962. С. 132.
321
Он же. Вопросы атрибуции произведений древнерусской литературы. С. 23.
Петербургский исследователь В. К. Зиборов недавно высказал сомнение в существовании летописца Никона, одного из авторов свода 1070-х гг., вошедшего в состав Повести временных лет. Он считает, что весь текст за этот период был написан Нестором, Никон же был в лучшем случае одним из информаторов Нестора [322] . Но знание того, кто был автором отдельных частей летописи, никак не изменяет ее смысл и ничего не добавляет к пониманию текста Повести временных лет.
322
Зиборов В. К. О летописи Нестора. СПб., 1995. С. 51.
На это, в частности, обращает внимание М. Н. Вирилайнен, которая рассматривает вопрос об авторстве обоих летописцев как непринципиальный, не дающий ничего нового для понимания свода. Главным здесь является вопрос не о создателе текста, а о создателе сюжета. Летопись представляет собой единство двух совершенно различных элементов: церковных и фольклорных. На первый взгляд они кажутся существующими отдельно друг от друга, но на самом деле между ними есть глубинная связь, реализуемая на уровне сюжета [323] , именно их единство составляет повествовательное пространство летописи. С этой точки зрения, не важно, был ли автором 1070-х гг. Нестор или Никон, потому что в любом случае завершение сюжетной части Повести временных лет хронологически совпадает с отрезком времени между возникновением гипотетического сказания о первоначальном распространении христианства и сводом 1070-х гг. [324] Имя автора текста не даст ничего нового для понимания летописи, здесь нужно спрашивать об авторе сюжета.
323
Вирилайнен М. Н. Автор текста истории. Сюжетообразование в летописи // Автор и текст. СПб., 1996. С. 37.
324
Там же. С. 51.
Для анализа летописи часто оказывается полезным знание обстоятельств ее происхождения, целей, с которыми она создавалась. Д. С. Лихачев писал, что летописцами были по преимуществу официальные лица: служащие княжеские и владычные, уставщики, псковские посадники, впоследствии – дьяки [325] . В литературе основное внимание уделялось раннему летописанию, когда летописцами были монахи, княжеские служащие, посадники Пскова и Новгорода. О дьяческом летописании, появившемся в XVI–XVII вв., известно значительно меньше. Так как Пискаревский летописец является памятником XVII в., то мы подробнее остановимся именно на дьяческом летописании. Знание социального положения летописца очень важно и для выявления источников, определения их достоверности, и для понимания целей и задач, которые ставил перед собой автор.
325
Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1979. С. 65.
2) Летописание и приказные дьяки
Если бы нам не было известно, даже гипотетически, имя автора Пискаревского летописца, то, исходя из анализа текста, мы все равно пришли бы к выводу, что это был, скорее всего, московский приказной человек: в своде много записей, близких разрядным, подробностей о строительстве городов и крепостей, некоторые документы приведены в летописце буквально, без изменения их текста. Это, вероятно, могло быть известно человеку, служившему в приказе. Все государственные документы были засекречены, доступ к ним имели только лица, непосредственно занятые в управлении государством.
Дьяк-летописец не редкость в XVII в. Достаточно вспомнить Ивана Тимофеева, написавшего «Временник дней и царей и святителей московских», или Федора Грибоедова. Для того чтобы понять, почему дьяки чаще всего становились в XVII в. авторами летописей, нужно вспомнить об их положении в системе государственной администрации.
С одной стороны, дьяки были людьми «неродословными», они не имели права участвовать в местнических спорах. Но, с другой стороны, их фактическое влияние было очень велико. Дьяки нередко являлись единственными знатоками дел в своем приказе: «Начальники центральных учреждений и правители на местах часто менялись и были мало осведомлены о системе делопроизводства, приказные же люди были более прочно связаны со своими должностями. Воеводы более занимались делами политическими, дьяки же осуществляли каждодневное, конкретное руководство, с уклоном в хозяйственные вопросы, и ведали всей документацией» [326] . Решение текущих дел в приказах часто зависело от дьяков в не меньшей мере, чем от судей и воевод. С. Б. Веселовский писал, что судьи и дьяки были равноправными товарищами, не подчинялмсь один другому и все старшинство одних перед другими выражалось в том, что в делах и грамотах старшие писались после младших [327] . Дьяки не только не уступали в компетенции и служебных полномочиях судьям, но до конца XVII в. нередко были самостоятельными и независимыми дельцами: «Самый заурядный дьяк мог охранить свою самостоятельность и быть, что называется, бельмом на глазу у сильного боярина, пока он „искал государю прибыли“ и радел в делах в государевых интересах» [328] .
326
Устюгов Н. В. Эволюция приказного строя русского государства в XVII в. // Абсолютизм в России. М., 1964. С. 164.
327
Веселовский С. Б. Приказной строй управления Московского государства. Киев, 1912. С. 20.
328
Там же. С. 20.
Приказные люди, не имея права участвовать в местнических спорах, тем не менее входили в состав служилого сословия и пользовались всеми его привилегиями, в частности свободой от тягла. Они являлись земельными собственниками, – в основной своей массе, за редкими исключениями, средними и мелкими [329] . Дьяки были образованнее большинства служилых людей. Н. В. Устюгов объясняет это обстоятельство характером их службы и приводит примеры таких дьяков. Это Дементий Михайлович Башмаков, Федор Федорович Лихачев, Ларион Иванович Иванов, Емельян Игнатьевич Украинцев [330] . Осведомленность дьяков в административных вопросах, их доступ к документации, грамотность позволили им выступать в роли составителей летописей.
329
Демидова Н. Ф. Бюрократизация государственного аппарата в XVI – XVII вв. С. 117.
330
Устюгов Н. В. Эволюция приказного строя Русского государства в XVII в. С. 164–165.
3) Кем был написан Пискаревский летописец
Пискаревский летописец не составляет исключения среди других произведений средневековой литературы, он тоже не имеет авторской подписи. Но установить автора летописи, как мы уже отмечали, – это и определить социальную среду, в которой был создан источник, понять его идеи. Произведение всегда создается не только человеком, но и определенной исторической эпохой. У Б. В. Томашевского именно она является законным творцом литературного сочинения: «Всякое произведение во многих отношениях обусловлено исторической средой, в которой жил и работал его автор. И сознательно, и бессознательно автор выражает в нем свои убеждения, свои чувства и настроения, находящиеся в определенном отношении к чувствам, настроениям и убеждениям его современников» [331] . Сама творческая индивидуальность писателя часто обусловлена литературной традицией его времени: «Произведение создает не один человек, а эпоха, подобно тому, как не один человек, а эпоха творит исторические факты. Автор во многих отношениях является только органом. В своем произведении он часто берет уже готовый материал, данный ему литературной традицией, и неизменно вдвигает его в свое произведение и лишь вокруг него творит свое, индивидуальное, т.е. характерное для него как некоторой художественной личности» [332] . Это особенно верно для такой консервативной литературы, как средневековая.
331
Томашевский Б. В. Краткий курс поэтики. М.; Л., 1930. С. 21.
332
Томашевский Б. В. Писатель и книга. М., 1959. С. 152.