Письма из-под виселицы

Хмель Янина

Укладывать её спать силой не имело смысла. Получить её доверие очень непросто, а разрушить его можно в считанные секунды.

Она едва заметно кивнула мне в ответ. Я медленно дотронулся до её запястья. Она улыбнулась. И я оставил её наедине со звёздами.

Проходя мимо палат под номерами 14,15,16, я остановился около двери с табличкой «17». За этой дверью тоже не спали. И неудивительно: пациент номер 17 с диагнозом «эндогенная депрессия», тридцатипятилетний Плотон уже

три года находился здесь и три года страдал от бессонницы. Я тихо вошёл в палату. Плотон сидел без света в углу кровати и медленно покачивался взад-вперёд. Кто-то скажет, что это явные признаки безумия. А вот и нет: попробуйте вот так покачаться, когда вам очень плохо на душе, и вы поймёте, что эти действия облегчают страдания.

Я присел на кровать.

– Плотон, – очень важно обращаться к пациентам по имени, чтобы они не забывали его. Например, этот пациент называл себя «Плот Он» – раздельно и медленно. Но это было следствием протекания симптомов его заболевания. Для эндогенной депрессии характерны двигательная заторможенность и замедленная скорость мышления.

Плотон медленно посмотрел в мою сторону, не прекращая качаться взад-вперёд.

– Доооктор, душа болит, вот тут, – простонал он, похлопывая себя по груди.

Для него душевная боль равноценна физическим страданиям. Он часто показывал, что тоска «сидит» у него за грудиной. При этом чётко отличал ощущение тоски от симптомов заболеваний внутренних органов, например, сердца. Как жаль, что не придумали лекарство от душевной боли. Для профилактики ему выдавали витамины. А я каждую ночь, когда дежурил, выдавал ему минимально вредное для его организма снотворное, чтобы он мог поспать.

– Вот, возьми, друг. Немного полегчает, – я протянул ему одну таблетку.

Плотон проглотил её, не запивая, и свернулся калачиком в том же углу кровати. И заснул.

– Спа-сибо-дооок… – Несвязно в полудрёме пробормотал он.

Я вышел из палаты, оставляя его наедине с мучившей душевной болью, ведь лекарства от неё так и не придумали.

Боль своих пациентов я чувствовал остро, как свою родную. Сейчас нужно пойти перекурить, чтобы унять покалывание в области груди. Это покалывание было признаком сочувствия. Я вышел на веранду, закуривая сигарету.

Следом вышла Инна, моя напарница по ночным дежурствам. Она тоже закурила.

– Ночной обход? – Вежливой улыбкой поприветствовала меня она.

Я кивнул.

– Почему после семнадцатого ты всегда расстроенный? – Всех пациентов она называла по номерам их палат. Кроме Таи – девочку всегда звала по имени: пропиталась к ней материнскими чувствами. Своих детей у Инны не было и ей нужно было кому-то отдавать свою нерастраченную нежность.

– Потому что каждый раз выдаю снотворное за таблетку от душевной боли, – выдохнул дым я.

– Ох, устала повторять! – Фыркнула она, потушила окурок и закурила следующую сигарету: – Как ты перевёлся к нам, семнадцатый стал хотя бы изредка высыпаться. Иным способом пить снотворное он отказывался…

– Да, знаю, но всё равно тяжело, что приходится врать.

– Они не нужны своим родственникам. Вот даже жена семнадцатого уже как год не навещает его. Скажи мне, Сеня, отчего они все нужны тебе?

Я сделал пару затяжек, прежде чем ответить ей.

– Инн, – выдохнул вместе с дымом я, – а отчего тебе хочется заботиться о Тае? Она ведь такая же пациентка этого заведения, как все. Не хуже и не лучше.

– Наверное… – Инна задумалась, выбрасывая окурок в урну. – Я считаю её особенной.

– Вот тебе и ответ. Каждый из них особенный для меня. Каждый нуждается в заботе. Каждый достоин помощи, чтобы выбраться наружу, чтобы разобраться в своих проблемах.

– Загляну к Тае, – заботливо улыбнулась в ответ Инна.

– А я к двадцатой, – я вернулся в здание лечебницы.

Я почти уверен, что пациентка из палаты номер 20 тоже не спала. Дарина попала в психлечебницу после смерти сестры-близнеца десять месяцев назад. До сих пор она находилась в крайне депрессивном состоянии, при этом убеждая, что всё ещё чувствует присутствие сестры, а иногда заявляла, что её сестра вселяется в неё. «Я – Алина! – В припадках кричала Дарина. – Я здесь, я не умерла!»

И это был сложный случай для меня. Очень тяжело было сидеть перед ней и рушить все её надежды, говорить, что сестры больше нет. Дарина не могла сдерживать свою боль в себе. Она не могла принять смерть сестры. Не могла и не хотела смириться с этой потерей. Печально, а ведь от этого страдали её родная дочь и сын сестры. Дарина сломалась и не может позаботиться о детях. Сначала мать Дарины приводила малышей в больницу, потом перестала. А потом перестала приходить сама, не в силах вытерпеть страдания дочери.

Я приоткрыл дверь. Дарина не спала.

– Дарина, – позвал её по имени я.

Она приподнялась на локтях.

– Тебя мучает бессонница?

– Я хочу поговорить с сестрой… – Тихо произнесла Дарина. В её заплаканных глазах всё ещё теплилась надежда. И было очень больно эту надежду рушить. Но нельзя соглашаться с ней, нужно помочь ей понять, что сестра умерла.

Я присел рядом.

– Дарина, – взял её дрожащую руку. – Ты ведь понимаешь, что Алины больше нет? – Осторожно подбирал слова, чтобы ненароком не вызвать её истерику.

– Понимаю… – Ответила Дарина. – Её нет сейчас, она уже спит… Она придёт завтра… Мне нужно поговорить с ней…

Отрицание слишком затянулось. Я отпустил её руку.

– Ложись спать. Утро вечера мудренее.

– Добрых снов, – она притянула подушку к себе.

– Добрых… – Ответил я и вышел из палаты.

Я подошёл к палате номер 23, – оттуда был слышен храп – тихо приоткрыл дверь и убедился, что Филипп спит. Филипп был самым пожилым пациентом больницы. У него болезнь Альцгеймера. Иногда его навещала жена, но он узнавал её крайне редко. Она наблюдала за ним, вытирала слёзы и уходила.