Письма мертвой королеве
Шрифт:
— Не надо, — пожалела рыбок Рататоск. — Пускай плавают. В роднике непременно должны жить рыбы. Кстати, если поймать одну и выпустить в обычной реке, она так и продолжит кружить и мыслить о вечном, или постепенно сызнова станет обычной рыбкой?
— Простая вода не содержит в себе растворенной мудрости, значит, рыбка утратит накопленную мудрость, — предположил Слейпнир. — Либо же щука слопает задумчивую рыбку… — он осекся, и его взгляд сделался несколько отсутствующим. В точности как у нарезающих бесконечные витки спирали рыб в источнике.
— Когда слишком много
— Но если так рассуждать, то любой ручей и любая река должны считаться именно им. Источником глупости, — осторожно, словно ступая по тонкому льду, предположила Рататоск.
— В своей великой мудрости любой умник способен обмануться… особенно если убедить его в том, во что он сам готов поверить… — подхватил Слейпнир. — Мудрая рыбка глупеет в простой воде… ведь так?
«Может, поэтому всемудрейший Один не пьет ничего, кроме медовухи? — гыгыкнул пребывавший в звериной ипостаси Фенрир. — Мудрость растерять опасается?»
Слейпнир молча пнул сводного брата в копчик.
— Вы бы о другом подумали, — перебил великан. — Вёльва скажет, мир изменится. Может, к лучшему, может, к худшему, но изменится. Он не будет таким, каким мог бы быть. Из-за вас. Вам отвечать, если что. И долго-долго жить, всякий день помня, что именно вы сделали мир таким, каким он стал.
— Но мы ведь не хотим ничего дурного, — возразила Рататоск. — Мы просто хотим помочь.
— Никогда еще на моей памяти искренне желание помочь кому-либо не доводило до добра, — хмуро заметил Мимир. — Впрочем, совет я вам дал, а запретить совершать собственные ошибки не в силах, — поднявшись, он грузно прошагал в дальний закоулок грота, где стояли несколько плетеных коробов. Открыл ближайший и достал из него кувшин грубоватой лепки, с высоким горлышком, толстым туловом и кривоватой ручкой.
— Делать-то тут особо нечего, а руки-то занять надо, — несколько смущенно пояснил он, вручая плод своих трудов Слейпниру. На круглом бочке кувшина были старательно выдавлены две руны, «манназ» и «лагуз». — Вы Гюльве-то первую попавшуюся под руку плошку с болотной жижей под нос не суйте. Для них, чародеек…
— Форма порой важна более содержания, — догадался Слейпнир. — Она должна верить, что это — ваш дар. Спасибо вам, достопочтенный Мимир, — он поклонился, и Рататоск поняла, каких усилий это стоило высокомерному отпрыску Локи. Слейпнир мало кого признавал достойным своего уважения, разве что Одина и леди Фригг. Собственного хитроумного и взбалмошного родителя, то ли отца, то ли мать, Слейпнир справедливо полагал источником всех мирских неприятностей. — Мы не позабудем ваших мудрых наставлений и будем поверять ими наши деяния… Фенрир, здесь тебе не твой трактир, чего разлегся? Вставай, пойдем.
Рататоск поймала себя на том, что совершенно не хочет никуда идти. Ей нравился и убаюкивающий плеск волн, и мерцание отраженных солнечных зайчиков на камнях, и неторопливое, но неизменное, как путь солнца и луны в небесах, кружение рыб в источнике. Сейчас она охотно бы согласилась провести так столетие-другое: привалившись к теплым камням и созерцая мерные извивы полупрозрачных рыбьих хвостов…
Фенрир ухватил ее клыками за подол килта и поволок за собой, как муравей — дохлую гусеницу. Она даже попрощаться с Мимиром толком не успела.
Над морем горел и плавился закат. Малиновые, золотые и синие тона перетекали друг в друга, волны с шипением набегали на берег и с неведомых высот слетел, медленно вращаясь, огромный ясеневый лист размерами не меньше десятка составленных воедино человеческих ладоней. Лист был темно-зеленый, с багровыми прожилками и яркой каймой желтизны. Рататоск невесть зачем подняла его за обломанный черешок, еще упругий и свежий. Слейпнир в некотором недоумении разглядывал кувшин, перекинувшийся человеком Фенрир обрадованно заявил:
— Ну, теперь-то конец мытарствам? Стоило за столько лиг бродить, чужих киселей хлебать, чтобы заполучить корявый кувшин и выслушать уйму ненужных советов?
— Не скажи, — осадил братца Слейпнир. — Любое странствие и любой поиск чем-то нас учат.
— И чему же оно тебя научило? — язвительно осведомился Фенрир.
— Лишний раз укрепило мнение о том, что ты как родился бестолочью, так ей и помрешь. Рататоск, — он повернулся к любовавшейся буйством закатных красок девице-оборотню, — Скажи, вот ты столько всего знаешь и слышишь… не доводилось ли сталкиваться с рассуждениями ученых мужей касательно того, что первично — слово гадателя или деяние мира?
— Не поняла, — затрясла головой Рататоск. Слейпнир выглядел не на шутку обеспокоенным. Что-то в речах Мимира заставило его встревожиться, но белка не могла постичь, что именно.
— Ну смотри, — попытался растолковать Слейпнир. — Вот вёльва Гюльва. Она сидит в своей пещере и варит зелья. Все сходятся во мнении о том, что она предвидит будущее. Но как именно она это делает? Изрекает пророчество, и мир послушно меняется согласно ее видениям? Какой же в таком случае силой должна она обладать… Может, потому вёльвы так редко предсказывают? Или же вёльва слышит некий божественный шепот, проницает разумом завесу несбывшегося — и описывает будущее таким, каким ему предстоит стать?
— Сле-ейпнир, — предостерегающе протянул волкодлак, — я как наяву предвижу, твоя умная голова вскоре разлетится вдребезги под напором слишком умных мыслей. Тебе дали хороший совет, вот и воспользуйся им.
— Подождите, — вмешалась Рататоск. Тревога Слейпнира оказалась заразной, и теперь белке-оборотню тоже стало не по себе, — а если Мимир прав? Если мы только все испортим?
— Да ну вас! — обозлился Фенрир. — Только трусы бросают задуманное на полпути оттого, что им черная кошка дорогу перебежала или сорока по левую руку с утра вспорхнула! Рататоск, ты же сама ныла с утра до вечера: кто, если не мы, им надо помочь, нельзя сидеть, сложа руки! Забыла, что ли?