Письма мертвой королеве
Шрифт:
«Я этого не хотела, — ее вышвырнуло на берег, жалкую и дрожащую. Беспомощную старуху, никчемную и никому не нужную. — Я хотела совсем не этого. Я изменила мир. Дура я, дура!»
Гюльва хотела вцепиться в спасительную клюку, но палки в руках не было. Должно быть, выронила. Сейчас ее старые ноги подкосятся, и она с позором рухнет на глазах у всех. Она не должна была уходить со своего кургана. Холодный ветер в бересклете, скрипят сосны, багряное солнце нанизалось на острые макушки елей. Как бы ей хотелось остаться там навсегда. Умереть, и пусть обрушившийся курган погребет ее в себе.
Кто-то подхватил ее под руку,
Ее усадили на скамью, жесткую и холодную. Под ногами шелестела опавшая листва, тянуло сладким яблочным духом. Было тихо. Хвала всем богам, как тихо и спокойно. Гюльва наконец решилась открыть глаза. Уголок в одном из многочисленных внутренних дворов Валаскьяльвы, каменная беседка, колонны обвиты диким виноградом, чуть подрагивают багряные листья. Тонконогий столик, на столике глиняный кувшин.
На скамье напротив сидел Слейпнир, глядя на нее строго и вопросительно. Но без испуга, спасибо ему и на этом.
— Доволен? — едко вопросила провидица. — Видишь, чем все обернулось?
— Но еще ничего не закончилось, — помотал головой конь-оборотень. — Напротив, сейчас такое начнется…
— А что я там хоть наговорила? — видение уходило, истаивая весенним снегом и оседая горечью, которую не смыть никакой водой и никогда не истребить из памяти.
Слейпнир с силой потер ладонью лоб:
— Пересказать слово в слово или только суть?
— А ты запомнил слово в слово? — невольно восхитилась Гюльва.
— Это было первое пророчество вёльвы, которое я слышал собственными ушами. Как же мне было его не запомнить? — удивился вопросу Слейпнир.
— Знаешь, лучше переходи сразу к сути, — вздохнула старая чародейка.
Слейпнир чуть прижмурился, тщательно подбирая слова и переводя язык высокого скальдического слога в обыденные понятия:
— Вы заявили, якобы привязанность Бальдра к Хель привела к тому, что от него стала уходить божественность. Его бессмертие. Теперь он не совсем ас, но и не смертный. Жизнь его висит на золотой нити, грозящей оборваться. Бальдр — свет Асгарда, повторяли вы. Если с ним что-то случится, если его свет померкнет, это станет последним предвестием грядущего Рагнарёка. Доказательством того, что никто не избежит своей судьбы. Рангарёк неотвратим и он не за горами. Нам не придется ждать его десятки тысяч лет, робко уповая на то, что не мы, но наши внуки и правнуки смекнут, как одолеть бедствие.
— Ох, — только и сказала Гюльва.
— Ага, — согласился приунывший Слейпнир. — О чем я и говорю.
— И это все — из-за вас! — ткнула в него корявым пальцем вёльва. — На кой ляд понадобилось мутить воду и ковыряться там, где вы ётуна лысого не смыслите? Теперь мне по вашей вине до самой смерти покою не видать! И Хель с ее дружком вы ничуть не помогли, а вовсе даже наоборот!
— Мы хотя бы попытались что-то изменить, — возразил Слейпнир. Вспомнив что-то, пододвинул к чародейке кувшин. Пояснив в ответ на ее вопросительный взгляд: — Ваша оплата. То, чего вы никогда не видели и не знали прежде.
— Это же просто кувшин с водой! — Гюльва с раздражении щелкнула пожелтевшим ногтем по боку сосуда. Обожженная глина отозвалась глухим звоном.
— Не совсем обычный кувшин и не совсем простая вода, — в кои веки Слейпнир вспомнил, что его родитель славен на все Девять Миров как первостатейный обманщик. — Нам вручил его сам Мимир. Сказав, что вы алчете именно этого.
— Мимир? — подозрительно нахмурилась чародейка. — Вы что же, неугомонные, аж до Мимира добрались? И как он там поживает, старый бездельник?
— Разводит в источнике мудрости золотых рыбок и размышляет о превратностях судьбы.
— Ничуть не изменился, — Гюльва фыркнула и, не долго думая, отхлебнула прямо из горлышка кувшина. Недовольно скривилась: — Холодная какая.
Слейпнир ждал, затаив дыхание. Старая вёльва сделала еще глоток, попыталась поставить кувшин на столик, но промахнулась. Изделие рук Мимира грохнулось на мрамор, разлетевшись дюжиной черепков и облив подол одеяния колдуньи оставшейся водой. Вёльва вскрикнула, словно каркнула ворона на дубу — и тут с ней что-то произошло. Она, извечно скрюченная в три погибели, распрямилась. Привычный ее облик стал драным коконом, из которого рвалась наружу, расправляя крылья, новорожденная бабочка. Она менялась, менялась на глазах у пораженного Слейпнира, вот уже исчезли выступающие вены на ее пожелтевших руках и багровые пятна на лице, разгладилась кожа, а растрёпанные седые лохмы завились тысячью мелких кудряшек и вспыхнули надраенной медью. Изменилась даже одежда, став новеньким платьем темно-синего цвета, расшитым серебряной нитью.
Невысокая, широкая в кости, лицо со вздернутым носиком, большим ртом и выступающими скулами, кожа оттенка пережжённой кости — такой она стала, дева-чародейка древней, старшей тролльей крови. В растерянности она озиралась по сторонам, а Слейпнир помалкивал, в кои веки не зная, что сказать. Два чуда за один день, не слишком ли много даже для Асгарда? Их шальной план сработал, и дряхлая вёльва стала такой, как в дни своей юности.
— Кто я? — удивленно вопросила рыжая девица. — Где я и как тут очутилась? — она подняла на Слейпнира глаза цвета дикой бирюзы. Она позабыла все, что было с ней прежде, но бесстрашно смотрела на новый мир.
— Ты… тебя зовут Гюльва, — Слейпнир обреченно понял, что все увереннее и ловчее скачет по узким окольным тропам кривды. Но не говорить же ей правду! Его ложь избавит ее от необходимости тащить на себе груз прошлых ошибок и невзгод. Освободит от тягости зловещего пророчества. Ведь это не она наговорила всяких страхов, а старая вёльва, безымянная, пришедшая из ниоткуда и убравшаяся в никуда. — Гюльва Безотчая. Твой род давно погиб. Ты оказалась в плену у ледяных великанов. На тебя наложили заклятье, и на столетия ты погрузилась в сон. Многое прошло мимо тебя, и многое ты позабыла… но это ничего. Жизнь тут нетороплива, и ты успеешь все наверстать.