Письма Непокорного. Том 1
Шрифт:
Я не могу сыграть роль как следует, я диссонирую. Память покидает меня, и я больше не помню старых жестов репертуара, правильных слов "хорошего тона".
Чтобы суметь жить как все, нужно быть ВНЕШНИМ по отношению к самому себе. Нужно, как Пьер Д. и его жена, устраивать спектакль в галерее, всегда один и тот же, спектакль администратора или влюблённого, путешественника-который-всюду-побывал или ещё спектакль "бывшего-ссыльного-надо-было-видеть-каким-он-был-когда-возвратился". (Когда Барон представлял меня, он никогда не упускал случая добавить: "Я видел, как его принесли на носилках"; это производило хорошее впечатление, да вот беда -- его не было там, когда меня принесли).
Нет, подруга, я не могу оставаться на поверхности самого себя и при этом как следует сыграть свою роль. Раньше я сказал бы вам о людях, которые "плутуют" с самим собой, но теперь я не думаю в терминах "плутовства"
Я не хочу сказать, подруга, что это внутреннее существо было реальнее, чем другое -- повторю ещё раз, я настолько далёк от любой интеллектуальной дилеммы по поводу "Правды" или "достоверности" -- и это не столько "Правда", которую я преследую, сколько необходимость, которую я испытываю и которая ориентирует меня, следуя определённой -- естественной -- линии наклона в направлении моей наибольшей плотности. Нет, я не предполагаю, что эта внутренняя сущность будет более достоверной, чем другая, и после того, как будут "сорваны все маски", отброшены все комедии, отклонены все роли, не останется ли только пустота. Возможно, человек не имеет никакой другой реальности, кроме реальности его масок (и мне вспоминается Ницше, "быть поверхностным на глубине"). Возможно... но я ничего не могу поделать, и я знаю, что моё подлинное "приключение" вписывается в духовную сферу, в ту сферу, которая направлена внутрь, когда мы отказываемся заполнять пустоты всеми этими социальными, моральными или чувственными Уловками, когда мы соглашаемся встать лицом к лицу с этой пустотой -- которая, возможно, не что иное как один из первых ликов наивеличайшей полноты.
Однако, как вы знаете, я отказался от Алморы, от Ашрама, потому что хотел возвратиться во Францию. Ибо в Индии это не могло окончиться ничем иным, кроме как Ашрамом; Ашрам или любая другая форма духовной жизни (я хорошо это понимал, когда курил...). Я надеялся отыскать в Париже маленький "трюк", который позволил бы мне, якобы, жить как все, достаточно было бы немного "понимания" с моей стороны -- однако, я не в состоянии понять этот образ жизни, который я веду, меня нет, я здесь иностранец. Конечно, говоришь себе о "положении", материальной необходимости, о будущем... но что это за будущее, которое для меня ничего не значит? И нет возможного компромисса, не идёшь поминутно на компромисс, как в той комнате в Каире и в другие моменты... Не может быть и речи о "положении" или "досуге" для "интересных вещей": это невозможно, нельзя наложить друг на друга два столь различных ритма жизни, нужно либо -- под угрозой исключения -- полностью включиться в ритм внешней социальной жизни, либо не существовать.
И тогда возвратиться в Ашрам в Пондичерри?... Я написал письмо Матери, чтобы объяснить ей почти в тех же словах то, что я написал вам здесь, и она мне ответила: "Вы можете вернуться, если хотите. Вы знаете, если решите вернуться, какая жизнь ждёт вас в Ашраме. Вы знаете, что это простая и здоровая жизнь, но без роскоши. Вам дадут работу согласно вашим способностям. Нужно также, чтобы вы знали, что это не будет жизнь надёжная и безопасная. Здесь вы встретите борьбу и даже конфликты, и нужно будет вооружиться упорным стремлением и непоколебимой настойчивостью, чтобы победить препятствия, которые вы, несомненно, встретите на пути к Трансформации".
Но подруга, всё это не так просто, как я вам пишу... Действительно, есть моменты, когда я целиком обращён к этому внутреннему существу, но также и моменты, когда, как в Алморе, я целиком поглощён зовом дороги; есть моменты комнаты в Каире, но также и моменты, когда всё моё существо сражается бок о бок с персонажами Мальро, а ещё есть моменты, когда я стою у штурвала моего корабля, моменты, когда я рисую и когда мечтаю о жизни рыбака на уединённом острове... Есть во мне нечто, что разрывается между созерцанием и действием -- и в конечном счёте, я не приду ни к чему, кроме моей чернильницы.
Похоже, наша индивидуальность была сформирована суммой моментов, постоянно находящихся в смешении, и к несчастью, пропорции смеси никогда не бывают одинаковыми, и мы никогда не знаем, какой из "моментов" является действительно важным, сущностным, линией наибольшего наклона...
Однако, я должен что-то решить пока ещё есть время, ибо потом будет слишком поздно, и меня захватит механизм Школы (нам платят жалованье 18000 франков в месяц с обязательством служить в течение 10
За исключением этого, я живу без гроша в кармане и почти не выхожу из маленькой семейной комнаты, разве что только для того, чтобы пройтись до Школы. Я тщетно пытаюсь продать свои ковры.
Изредка я вижусь с X, Y, Z. Фактически, всё моё общение ограничивается моим братом Франсуа -- счастье, что он здесь есть. И я часто думаю о вашей жизни в Карачи... Возможно, Любви достаточно, чтобы заполнить пустоты (?). Счастлива ли вы? но я не осмеливаюсь задавать вам вопросы...
Здесь жизнь существ кажется разбавленной хмурой монотонностью кухонных счетов и прожиточного минимума -- в конечном счёте, это единственная "игра", захватывающая вас, большой прокатный стан нивелированных душ.
............
Я не знаю, что мне предпринять, и надеюсь на некое вдохновение, но у меня есть впечатление, что всё это не может долго продолжаться.
Обнимаю вас по-братски, подруга.
Б.
U
Париж, 13 марта [1950]
Клари
Дорогая подруга. Ваше длинное письмо содержит столько теплоты и искренности. Более, чем когда-либо, я нуждаюсь в уверенности, что вы, несмотря ни на что, на моей стороне, независимо от того, что я делаю или за чем следую -- я ощущаю себя таким далёким от всего мира, даже от моих родственников и моих друзей; отдаляющимся, словно мой способ бытия является личной угрозой для их жизни, скандалом, ставящим под угрозу те принципы, которые управляют их жизнью. Доходит до того, что я представляю что-то вроде опасности, от которой необходимо защищаться. Вокруг меня создаётся пустота -- как будто и без того я не был всегда один! Моя семья и даже моя мать -- против меня. Повсюду меня считают чокнутым. Я не жалуюсь на это одиночество, но у меня есть потребность рассказать вам о происходящем вокруг меня, потребность рассказать вам о пересекаемом мною своего рода чёрном туннеле, в котором, кажется, всё покинуло меня -- и моя самая светоносная интуиция, и самая крепкая уверенность. Впечатление, что я живу в мире маленьких грызунов, атакующих меня, словно у них есть потребность защититься от меня! И эти семейные советы, и собрания "друзей", где обсуждается "мой случай" и ищутся объяснения -- ибо им нужно отыскать прелестные маленькие объяснения, дабы успокоить их совесть и позволить им "закрыть дело". И за спиной на меня клеят все виды ярлыков: Неприспособленный -- Неуравновешенный -- Романтичный -- Бунтарь -- Изгнанник... всё, что угодно. Но никто не хочет видеть истинных мотивов моего отъезда, именно потому, что они ставят под сомнение саму основу их жизни. У меня впечатление, что я нахожусь на старом судне, которое дало течь со всех сторон и чей такелаж лопается один за другим, и тогда мы чиним, насколько это возможно, затыкаем дыры, суетимся, но никто не хочет окинуть всё ясным взглядом (и мне вспоминается великолепный пассаж из поэмы Сен-Жон Перса: "И разве вы не видите, как всё внезапно рушится прямо нам на головы -- все снасти, такелаж все паруса и реи -- словно огромное полотнище мёртвой веры, словно огромное полотнище бесполезной шелухи и фальшивой оболочки, и что самое время, наконец, взяться за топор?...")
И всё, что мы слышим на борту этого медленно тонущего судна, это крики наших депутатов, которые дерутся, ругают друг друга и ведут себя, как извозчики в Парламенте; и единственные призывы, которые можно прочесть в газетах, связаны лишь с последними убийствами с целью ограбления, последними политическими и финансовыми скандалами, скомпрометированными генералами и правительственными перестановками. (Сегодня вечером прочёл большой газетный заголовок: "Женщина за четыре часа раздала 594 поцелуя пяти мужчинам"). А стены покрыты афишами последнего триумфа французского кино "Манеж": мусор (для рекламы -- запрещён к показу лицам до шестнадцати лет), призывающий ко всему, что наиболее низко, наиболее подло, наиболее фальсифицировано. (...) В то время, как наши "интеллектуалы" спорят о византийских распрях, Мальро организовывает митинги R.P.F, а рабочие бастуют против низких зарплат.