Письма Непокорного. Том 1
Шрифт:
Мир будет спасён, если это вообще возможно, только непокорными. Что бы стало без них с нашей цивилизацией, нашей культурой, всем тем, что мы любим и что даёт нашему присутствию на Земле тайное оправдание. Они, эти непокорные -- "соль земли" и уполномоченные Бога на Земле. Ибо я убеждаюсь, что Бог пока ещё не проявлен, и мы должны его достичь. Может ли быть роль более восхитительная, более благородная и достойная наших усилий?
Всегда сердечно ваш
Андре Жид.
P.S. Да, я хорошо помню, что писал в моих Яствах: "Никакой
U
[изображение со стр. 35]
Отрывок из второго письма Андре Жида Сатпрему
Второй этап
Индия
(1946-1949)
1947
Пондичерри [1947?]
(Фрагмент письма Сатпрема отцу
по поводу христианского воспитания, которое тот навязывал младшему брату Сатпрема -- Франсуа).
...Я яростно протестую против этой болезненной концепции жизни, ублюдок. Меня уже рвёт от вашей "Юдоли слёз" и вашего кладбищенского покоя. Ваши головы свёрнуты набекрень от запаха фимиама во тьме ваших печальных крёстных путей. Вы осквернили всю красоту жизни, чтобы подогнать её под ваши нечистоплотные грехи, ваши сомнительные раскаяния. Я отвергаю вашу слишком удобную мораль загробной жизни, ваши унылые небеса, ваше бегство от жизни, в которой вы заранее объявляете себя неудачниками, побеждёнными, смиренными -- в точности как ваш Петэн. Вы те, кто принимает всё. "Это моя вина! Это моя величайшая вина!" И снова подставляете другую щеку! Вы сделали из Христа шарлатана, ещё хуже -- благочестивый образ.
Ты не имеешь никакого права навязывать эту мораль распятия ребёнку, у которого есть достаточно способностей и здравого смысла самостоятельно отыскать СВОЮ правду. Я не хочу, чтобы Франсуа тащил свою жизнь, словно святой осёл под поклажей, гонясь за морковкой священного рая на конце палки, предпочитая сердцу желудок! Я хорошо изучил вашу религию, а именно -- чего она стоит. И я знаю, чего она заслуживает как перед лицом смерти, так и перед лицом жизни. Она больше не имеет смысла, требуется всё лицемерие ваших священников,
Но, уверяю тебя, ты не смог сделать из меня и тебе не удастся сделать из Франсуа "хорошего-сына-с-дипломом-и-причастием", мы из породы Le Gloahec и мы не хотим становиться на колени для покаяния -- Виши существовал задолго до Виши, и Виши ещё не мёртв. Ты из тех, кто давал приют в своём сердце всем поражениям, потому что поражения нравятся Господу, потому что поражения заставляют слабых становиться на колени, потому что они заставляют просить "прощения", "милости".
Ни разу, будучи умирающим, избитым, голодным, замерзающим, один на один со смертью, ни разу я не согнулся. Моя единственная сила была в плеске моря о борт корабля. Моя единственная сила была в самой жизни, а не во всех ваших небесах-фальшивках.
(неполное)
U
Пондичерри 13 июня 1947
(Большинство представленных здесь писем адресованы давней подруге Сатпрема, Клари, венгерской еврейке из Будапешта, участвовавшей во Французском Сопротивлении. Она вышла замуж за администратора Колоний, который был частью Кабинета Управления Барона в Пондичерри. Так Сатпрем о ней узнал. Казалось, она сошла со страниц романов Достоевского. Клари была на десять лет старше Сатпрема. Ему в это время было 23 с половиной года).
Понди, 13 июня [1947]
Подруга, мне вас не хватает! Это любопытно, как ваше присутствие прибавляет мне жизни, стимулирует её. Я только что набил свою трубку, и пришла тишина, солнце спокойно может спуститься на мою маленькую террасу.
А затем видишь -- это не настоящее, я становлюсь безумным от заходящего солнца, и тишина уже не может войти. Хочется что-нибудь сломать. Неизрасходованная активность...
Я больше не пишу. Ибо прибыл в точку -- вернее, мои персонажи привели меня к точке, где я больше не могу плутовать и где у меня больше нет никакого желания искать решение.
Я посреди длинной главы: Франк в своей камере, ночью. Там есть другой заключённый, которого он не видит, и чьего лица он не увидит даже тогда, когда за ним придут завтра, на рассвете. Это диалог Франка со своей душой.
"Чувствуешь великую скорбь, наблюдая человеческую жизнь, -- говорил голос.
– - Они затянуты в механизм обстоятельств, начала и конца которых они не ведают... и всё ЭТО приводится в движение слабыми ударами спермы и существует лишь для того, чтобы родить детей, которые в свою очередь живут лишь для того, чтобы родить детей, и так без передышки. Лишь служебные часы, галочки в заводском табеле, в субботу вечером совокупление, воскресная рыбалка, и снова завод, и снова деньги... Время от времени меню разнообразится какой-нибудь войной, тогда в них просыпается мужество начать всё заново, дети, служба, завод, а потом снова пойти на рыбалку... О! для них не проблема найти причину, чтобы умереть, проблема в том, чтобы найти причину жить".
Образ Дареса импонировал Франку, он снова представил себе его крупное тело, одетое в халат, треск дров в очаге и две худые длани, которыми тот размахивал безостановочно. "Войны и революции, -- говорил он, -- это каникулы!"
"К тому же, наиболее счастливы те, -- продолжал голос, -- у кого есть идеал, будь он христианским, коммунистическим или фашистским... Впрочем, ВСЕ люди являются идеалистами, существуют только фальшивые материалисты... и фальшивые идеалисты...
– - и повторил медленно, -- ...да, фальшивые идеалисты".