Письма солдат
Шрифт:
— Рихард?! — глаза учительницы округлились. — А ты сам как без машины?
— Не нужно. Там куда еду дорог нет. А тебе машина нужна.
— Спасибо, — Хилл сложила ладони перед собой. — Знаешь, ты сумасшедший. Спасибо конечно за подарок. Честно не ожидала.
— Бак полон. Колеса подкачаны. Электролит в аккумуляторе на уровне. Слушай, Хилл, подкинешь до станции?
— Прямо сейчас?
— Можно выехать через сорок минут, — Рихард даже не смотрел на часы.
— Ты необыкновенный. Даже немного жаль так быстро расставаться, — поправилась дама, она даже сейчас осталась верна себе. — Ты настоящий.
Хиллари
— Ты хочешь? Время еще есть.
— Хочу, но не стоит. Давай не будем опошлять.
— Только сейчас поняла, ты не тот, за кого себя выдаешь, Рихард Бользен. Ты не школьный учитель.
— Уже нет. Ты права.
— Нет. Не запутывай. Ты человек из другого мира. Ты никогда не был простым учителем.
Глава 35
Германия. Бреслау
1 декабря 1941. Иван Дмитриевич.
— Господин капитан, — жандармский ротмистр нашел Никифорова в управлении порта. — Здравствуйте! Когда вы уходите в Америку?
— Добрый день. Через шесть дней из Роттердама. Войсковой транспорт.
— Мы успеем. Ваши люди едут в Роттердам без вас.
— Секундочку. Подробнее, Аристарх Германович.
— Два часа на сборы и передачу командования. Новое командировочное я оформил от лица Корпуса Жандармов. Мы летим в Бреслау.
— Юлия? Я должен телеграфировать в батальон.
— Да. Есть шанс, что это ваша племянница.
Никифоров прищурился. Его разрывало, хотелось бежать за Вавиловым, но не мог оставить людей.
— Подождите. Сначала рапорт Чистякову.
На самолет они опоздали. Благо, билеты действовали и на следующий рейс. Оба офицера могли только предположить, какое действие на комбата оказали шифрованные телеграммы по оперативному каналу. Тем более, в Америке сейчас глубокая ночь. Однако, ответ пришел быстро и положительный. В конце телеграммы стояла приписка: «Ром на всех». Что ж, Алексею Сергеевичу не чужда добрая шутка. Вавилов воспринял приписку по-своему.
— Это точно наш комбат, сам ответил. — В ответ на недоуменный взгляд Никифорова, уточнил: — Мы условились, алкогольные дописки подтверждают подлинность сообщения.
С посадкой на рейс «Юнкерса» проблем не возникло. Самолет летел с недогрузкой в четверть салона. Весь полет Никифоров молчал. Осторожные попытки ротмистра разговорить спутника результат не возымели. Иван Дмитриевич переживал грядущую встречу с девочкой. Не знал, что ей скажет, как объяснит, кто она на самом деле? Опасался, что Юлия не примет родственников, затаит обиду, а то и замкнется, как маленький зверек.
Сели поздно вечером уже в сумерках. Летное поле ярко освещено прожекторами и люстрами на вышках. Мирный город в глубоком тылу. В здании аэровокзала людно, нормальная деловая суета. Кто-то ждет посадки, регистрируется на рейс, кто-то только прилетел и ищет такси, кто-то встречает самолет. Залы разрезают патрули военной полиции. Примета времени. Да, людей в форме много. Больше офицеры тыловики.
С транспортом вышла незадача. К комендатуре не смогли помочь, все машины заняты. Есть деньги на такси, но на посадку большая очередь. В конце концов Вавилов сообразил, что в приюте их на ночь глядя не примут. Даже грозные документы с орлом и свастикой не помогут. Пришлось устраиваться
Джулия проснулась затемно. Приподняла голову, протерла глаза. Соседки по комнате спят. Зельда опять свернулась клубочком и закрыла голову одеялом. Бедная девочка плохо говорила, всегда грустная, заторможенная, с испуганным взглядом. Воспитатели просили детей быть с ней осторожнее, никогда не оставлять одну, не обижать. Малышку нашли в Позене в подвале рядом с телами растерзанных погромщиками родителей и брата.
В приюте Бреслау многие воспитанники несли на душе гноящиеся раны войны. Дети, выжившие после погромов в Польше, потерявшие родных в Эльзасе и Лотарингии, найденные в руинах разбомбленных домов. Германия всех брала под свое крыло. Курировавшие приют партийные активисты многое делали для подопечных, наладили снабжение на высшем уровне, организовывали культпоходы, выезды на природу, организованно возили в театры. Они не могли только одного — заменить родителей. Да и со шрамами на детских душах не все так просто.
Джулия посадила на кровати своего медведя, нежно погладила по плюшевой голове. С игрушкой она не расставалась. Джулию так и называли: Девочка с Медведем. Иногда ночами она забывшись звала мишку Рихардом, папой. Прижималась всем телом, пытаясь заменить так недостающее тепло близких людей.
Зимой рассветает поздно. Светящаяся короткая стрелка на настенных часах приближается к «семерке». Длинная указывает на «десять». Скоро подъем. Джулия в одной ночной сорочке подбежала к окну и забралась на подоконник. Как и все дети в приюте она мечтала, что в один прекрасный день откроются ворота. На крыльцо поднимутся, держась за руки, папа и мама. Дальнейшее представлялось смутно. После того страшного дня в Ла-Манше девочка помнила тепло сильных рук, вспоминала как сквозь зон, слышала хрипловатый мужской голос. Нет, не папа, другой хороший сильный человек.
«Малышка, бедная девочка. Мы идем домой. Скоро будем. Потерпи, ты почти дома».
«Я уже не маленькая» — насупившись отвечала Джулия и просыпалась.
Дом она помнила смутно. Родители несколько раз переезжали. Потом уехал папа. Он так и не вернулся. Только мама плакала, когда он звонил. А затем толпа, большой серый лайнер, огромные дымовые трубы. Потом чайки над водой, большие злые чайки с пулеметами.
— Доброе утро! — из-под одеяла выглянуло заспанное личико Зельды.
— Подъем, соня! Скоро завтрак. Я первая в туалет, — Джулия вихрем метнулась в уборную.
Пусть другие стоят в очереди, когда она умывается. В приюте следили за гиеной. Старались не ругать, не наказывать, но неряшек высмеивали и ставили на вид.
После завтрака по графику занятия. Не все хорошо говорили по-немецки, их подтягивали. Джулия легко вспоминала язык, оказалось, у нее правильное берлинское произношение, чем не все могли похвастаться. Ее больше тянуло к урокам литературы. Гер Штрайхер читал сказки, интересные истории, просил дошкольную группу пересказать услышанное своими словами. Слушал воспитанников учитель спокойно, разве что поправлял произношение. Сердился он редко, только на самых нерадивых и забывчивых.