Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983

Лифшиц Михаил Александрович

2. Этот процесс не совершается равномерно. Поэтому дальнейшие шаги упадка могут принимать форму обновления и в дальнейшем. Например, Ван Гог, с моей точки зрения, сильнее импрессионизма (по крайней мере, в своих портретах). Ранний Пикассо – значительный художник, хотя ступень деградации художественной культуры в целом уже велика. Такие противоречия пугают только обывательскую мысль, но не могут остановить людей, ещё не забывших диалектическое мышление.

Сюда же относится и то противоречие, которое упоминаете Вы: в Чехословакии подъём освободительных демократических и социалистических идей был связан с идеями модернизма. А в России разве не было ничего похожего? Разве Плеханов не писал: «Ленин и окружающие его махисты и ницшеанцы»²²? Я не говорю уже об эсерах, анархистах и прочих направлениях, боровшихся против самодержавия. Достаточно вспомнить Богданова, Горького и Луначарского. Конечно, аналогия не полная.

Но я допускаю, что в некоторых странах, на Востоке, например, и я знаю такие примеры от востоковедов, защита современных европейских, модернистских то есть позиций может тесно сливаться с борьбой против колониализма. Хотя всё же тот культурный продукт, который из этого получается, парадоксально способствует освобождению национальной культуры от рабства на данном этапе и безусловно несёт в себе порабощение духа утопией реакционного европо-азиатизма, мистически окрашенной смесью современного декаданса и первобытности – в дальнейшем.

Противоречия бывают разные. Ленин писал в начале 20-х гг. о Германии, что там появился особый тип коммуниста – коммунист-черносотенец. Мало ли что бывает!

Важно, друг мой, не потеряться в этом море, хоть это и трудно, и особенно трудно, конечно, выразить эту диалектическую точку зрения, не будучи, как говорится, на то уполномоченным. Но я не сомневаюсь в том, что ценою многих опытов верная дорога будет найдена.

Изложения моего доклада 1956 г. в «Московском литераторе»²³ у меня под рукой нет. Да и нет в этом изложении ничего существенного; наиболее интересная часть была вторая, но я её не напечатал в этой газетке – трудно было вкратце изложить, некогда, да и не хотелось по многим причинам. Изложить Вам содержание доклада в письме я не могу – это длинно.

Вы меня насмешили своим предупреждением, что не присвоите мои «идеи». Сделайте одолжение, присваивайте! Я сам не являюсь собственником их, а только пользуюсь ими по доверенности от марксистской традиции. Это уже само по себе считается большим самомнением.

Кстати, об авторском праве. Кажется, Вы мне сказали, что в Чехии будет выходить книга покойного В.Р. Гриба²⁴. Если это так, то обратите внимание на одно обстоятельство. Под названием «Художественный метод Бальзака» в ней по ошибке напечатан отрывок, написанный мною. Это всё-таки уже свинство со стороны вдовы и прочих издателей, хотя у меня было много общего с Грибом. Он был моим другом, можно сказать, воспитанником, и я для него не жалел никаких «идей», но таки я ещё не покойник – не хочу, чтобы со мной обращались как с казённым имуществом²⁵.

Хотел написать страничку – а видите, что вышло! Ну, бувайте здоровеньки, извините за мазню, некогда.

Ваш Мих. Лифшиц

Р. S. Перечёл Ваше письмо и вижу, что не ответил на многое. Вкратце:

1. Есть дифференциация внутри модернизма (см. выше), но нет хорошего и плохого модернизма. Модернизм всегда плох. Хорош он бывает тогда, когда преодолевается (т. е. «вопреки»). Это нужно понимать не абстрактно, а диалектически (т. е. кое в чём и «благодаря», но как противоречие или, скорее, «парадокс», «казус»). Во всех формах искусства действует закон «вопреки» и «благодаря», но в декадентстве «вопреки» безусловно преобладает.

2. Книгу Днепрова²⁶ я ещё не читал. Но знаком с его взглядами по статье, которую мне присылали на рецензию. Я выступал за печатание её, но для него специально написал подробные возражения. Это его не убедило. Он человек законченный, законсервированный, как большинство реликвий конца 20-х – начала 30-х гг. Я говорю, что он воскрешает дурные стороны фричеанства и модернизма 20-х гг., ибо утверждает, что существует не только «реализм», но много разнородных «методов», имеющих примерно равные права на существование (в 20-х гг. говорили не «методы», а «стили», теперь маскируются). Кроме того, он повторяет западную буржуазную типологию стилей в двух тактах^ как это было уже в вульгарной социологии 20-х.

15 июля 1962 г

Дорогой Владимир!

Я что-то всё болею, с весны, глядишь, всё хуже и хуже. Какие-то спазмы одолели – обострение стенокардии, но опять же вегетативная нервная система, vagus [4] и тому подобные мудрёные слова.

Короче говоря, все лекарства перепробовал, пуд нитроглицерина съел, месяц уже, как лежу, но избавления пока не вижу. Говорят вот, что мне могло бы помочь одно чешское лекарство, которое у нас отсутствует. А именно «Белласпон». Если бы Вы мне с кем-нибудь прислали этого лекарства, я был бы очень благодарен. Надеюсь, что Вас это не разорит; как-нибудь найдём способ рассчитаться.

4

Блуждающий

нерв (лат.).

Вот мои дела-то каковы!

Привет Владимире и детям от меня и Лиды.

Ваш Мих. Лифшиц

Р. S. Лидия Яковлевна просит узнать, как обстоит дело с антологией, что Вы не пишете ничего об этом?

8 сентября 1962 г

Дорогой Владимир!

Большое спасибо за «Белласпон». Если он достижим без труда – тем лучше. Дорог не труд, а доброе желание. Лекарство это рассчитано на эксперимент. Врачи, которые лечат меня, уже разбились на две школы. Одна из них утверждает, что спазмы производит не склероз сосудов, а блуждающий нерв. Это было бы для меня несравненно лучше, но боюсь, что сие предположение, как большинство оптимистических предположений, не оправдается. Для меня такой «Белласпон», как говорили мои друзья моряки, всё равно, что для лошади двести грамм монпансье.

Единственное лекарство, которое пока помогает хоть сдерживать спазмы, это нитроглицерин, и я уже несу его на своём борту столько, что хватило бы на целый дредноут [5] времён Первой мировой войны. Всё же продолжительное лежание и тот факт, что я вынужден был стать равнодушным ко всему, невзирая на грозовые облака, скопившиеся надо мной в связи с моей неспособностью писать к сроку и выполнять разные планы и обязательства, оказали некоторое положительное влияние (хотя и не стойко это улучшение). Завтра мы едем с Л.Я. в санаторий, под Москвой. Буду постепенно расхаживать свои болезни. Со времён войны я сохранил воспоминание, что на ходу всё проходит.

5

Дредноут (Dreadnought – неустрашимый (англ.')'), английский броненосец, построенный в 1906 г., с учётом опыта русско-японской войны. Совершил революцию в военно-морском деле.

Теперь по поводу полного собрания моих сочинений на чешском языке. Можете себе представить, что Ваше письмо не было для меня неприятным. Если бы я хоть наполовину верил в некую важность того, что нацарапано мною под бременем забот, описанных Тацитом, в тридцатых годах, было бы уже хорошо – по крайней мере, для моих нервов. А то ведь я часто себя упрекаю в том, что не воспользовался теми или другими возможностями по причинам моей собственной непроизводительности. Один мой старый приятель называл это эпикурейством, хотя и в виде стремления к лучшему²⁷. Когда я ругал его за то, что он много пишет, он однажды робко сказал: «Я знаю, что я плохой писатель, и я, конечно, хотел бы быть лучшим писателем, но всё-таки не таким хорошим, как Вы, чтобы не писать ничего». Мне иногда и у нас молодые люди говорят о каком-то «уникальном» влиянии, но мне кажется, что это не реальная величина, а просто вакуум, отсутствие действительно необходимого влияния, реально ощущаемое. Во всяком случае, благодарю Вас за возможность поговорить о самой интересной вещи на свете, т. е. о самом себе.

Перехожу к практической части. Ваше предложение принимается. Вы и Ваша милая учёная Ружена²⁸ вполне компетентны подвергнуть меня необходимой редакции. Пожелания мои сводятся, прежде всего, к тому, чтобы Вы приняли во внимание ту редакцию, которую я придал книжке об эстетике Маркса в немецком издании. Статья о пятидесятилетии Маркса там очень хорошо пришлась к месту в качестве заключения. Она более всего мною исправлена.

Далее, необходимо повсюду удалить следы «культа личности». Их, правда, немного – настолько немного, что в 1949 г. мне было даже предъявлено обвинение в том, что я «не опирался на Сталина», а всё же есть. В данном случае соображения исторические не могут иметь значения. Нужно следовать нашему сегодняшнему партийному правилу. Кроме того, я хотел бы выбросить или сократить то, что относится к немецкому гитлеризму – понятно, что в начале тридцатых годов было уместно об этом писать так пространно, а сегодня это уже ни к чему. Посмотрите, пожалуйста, нельзя ли несколько сократить места декларативные и, может быть, слишком крикливые, обычно в заключительной части старых статей – таков был обычай времени и лёгкий пафос молодости. Боюсь, что некоторые из этих деклараций, например, в конце статьи об эстетике Гегеля, будут теперь уже звучать банально. Не забудьте, что в те времена вся фразеология была другая и попытка связать коммунизм с гуманистическим идеалом, нравственная критика капиталистического общества – всё это звучало весьма дерзко, а иногда и влекло за собой сложные последствия. Теперь-то, увы, всё это уже болтовня. Так на собственном примере научаешься с большей осторожностью судить о людях прошлого.