Письмо из Нью-Йорка
Шрифт:
— Джентльмены! — взмолился я. — Выслушайте меня!
— Тихо! — крикнул очень крупный и старый человек с выцветшими рыжими бакенбардами. На глазах у него выступили слезы; перед этим он напевал песенку под названием «Янки дудл». — Слушайте Лафайета!
— Уверяю вас, — продолжал твой покорный слуга, — что я преисполнен благодарности за ваше гостеприимство. Но я приехал в Нью-Йорк по делу, по одному безотлагательному и чрезвычайно важному делу. Если вы позволите мне расплатиться…
— Ваши деньги здесь не нужны, мусье, — прервал меня бармен. — Надирайтесь в
— Но я не могу надираться в лоск, поверьте мне. Это поставит под удар все мое предприятие. Я действительно должен идти!
— Минуточку, — с коварным видом произнес чумазый субъект, — что у вас тут за дело?
Ты, Морис, называл меня донкихотствующим чудаком. Я не могу согласиться с тобой в этом. Ты назвал меня также бесстыдником. Возможно, в этом ты оказался прав. Но что мне оставалось делать?
— Слыхал ли кто из присутствующих здесь джентльменов, — спросил я, — о мадам Тевенэ? О мадам Тевенэ, что живет в доме номер двадцать три по Томас-стрит, неподалеку от Хадсон-стрит?
Разумеется, я не ждал утвердительного ответа. Тем не менее несколько мужчин кивнули головами, а двое явно захихикали при упоминании улицы.
— Старая скряга? — спросил плутоватый субъект в клетчатых панталонах.
— К сожалению, сэр, вы верно охарактеризовали ее. Мадам Тевенэ очень богата. И я приехал сюда, — вскричал я, — дабы предотвратить ужасную несправедливость!
Несмотря на все мои старания, меня не отпускали.
— А что случилось? — поинтересовались с полдюжины голосов.
— Видите ли, дочка мадам Тевенэ, мадмуазель Клодин, живет в Париже в жесточайшей нужде. Сама мадам приехала сюда, подпав под влияние одного дьявола в юбке, который называет себя… Джентльмены, я умоляю вас!..
— Держу пари, — закричал человечек с пистолетом, — что вы по уши влюблены в эту, как ее… дочку. — Он был очень доволен собой. — Ведь я, небось, прав?
Как, вопрошаю я провидение, могли эти люди проведать о моей тайне? Все же я счел за обязанность поведать им правду.
— Не скрою, — сказал я, — что я действительно с большим уважением относился к м-ль Клодин. Но эта леди, поверьте мне, помолвлена с одним моим другом, артиллерийским офицером.
— Тогда что вам за дело до всей этой истории? — снова полюбопытствовал коварный человечек.
Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что и ответить. Но тут бармен с золотыми зубами перегнулся через стойку.
— Ежели вам угодно застать старуху француженку живой, мусье, то вам надобно поспешить, — сказал он. — С ней, слыхать, нынче утром случился удар.
От этого сообщения меня охватило отчаяние. С десяток голосов потребовали, чтобы я оставался; тут встал древний, но дюжий старик с выцветшими рыжими бакенбардами; я так и не понял, сколько ему лет: уж больно он выглядел крепким и сильным.
— Кто из вас был рядом с Вашингтоном? — спросил он с презрением, неожиданно ухватив неугомонного человечка за галстук. — Дорогу племяннику Лафайета!
Мне устроили овацию, гурьбой провожали до дверей, хором наказывали непременно воротиться и обещали дожидаться моего прихода. Не знаю, почему, но мне хотелось встретиться в толпе взглядом с мосье Пэрли. Он сидел у колонны за столиком под газовым рожком, лицо его было бледнее, чем прежде.
Я не видал более унылой улицы, нежели Томас-стрит, на которую был доставлен извозчиком. Возможно, такое впечатление сложилось из-за моего душевного состояния, понимаешь ли, я подумал: а вдруг мадам Тевенэ умерла, не оставив Клодин ни единого су?
Дома по Томас-стрит облицованы грязно-желтым кирпичом, над грязными печными трубами нависало грязно-серое небо. День был теплый; несмотря на это, я пребывал в невыносимо угнетенном состоянии духа. Наши парижские улицы, спору нет, весьма грязны, но на них все же не выпускают свиней. Если бы не названные животные да не слепой уличный музыкант с собачкой и инструментом, именуемым банджо, то я имел бы основание сказать, что на пустынной сей улице не было ни единого живого существа; музыкант и тот не издавал ни звука.
В течение, как мне показалось, нескольких минут я усердно работал дверным молотком дома номер двадцать три, производя ужасный шум, поначалу безо всякого успеха. Наконец кто-то приотворил створку дверей ровно настолько, сколько было потребно для того, чтобы осмотреть меня в образовавшуюся щель, после чего я услышал звук отодвигаемого засова, и двери отворились.
Нужно ль писать, что на пороге меня встретила особа, которую мы с тобой условились называть Иезавелью [3] .
3
Иезавель — библейский персонаж, супруга израильского царя Ахава. Имя Иезавели стало нарицательным для обозначения жестоких, бесстыдных и распутных женщин.
— Что с мадам Тевенэ? — вскричал я. — Жива ли она еще?
— Она жива, — отвечала моя собеседница, оглядывая меня из-под полуприкрытых век своими зеленоватыми глазами, — но полностью парализована.
Я никогда не отрицал, Морис, что мадмуазель Иезавель обладает определенной привлекательностью. Она отнюдь не стара, ее возраст нельзя назвать даже средним. Будь цвет ее лица не столь же землистым, как небо над нами в тот момент, она могла бы, пожалуй, сойти за красавицу.
— А как насчет Клодин, — спросил я у нее, — дочери мадам…
— Вы пришли слишком поздно, мосье Арман.
Тут, как мне ясно помнится, унылая улица огласилась бренчанием банджо, на котором играл незрячий музыкант. Звуки банджо приблизились, и мой слух уловил популярный мотив, на который поются примерно такие слова:
О, Сюзанна, не оплакивай меня, После долгих лет разлуки Еду я в твои края…На губах мадмуазель промелькнула весьма любопытного свойства улыбка — подобная порезу бритвой перед тем, как из него выступает кровь.