Пистоль и шпага
Шрифт:
— Нет, Яков Васильевич! — ответила графиня. — Испугалась немножко поначалу. Но гляньте, какие рожи! — она кивнула на трупы. — Я ускакала вперед и вылетела прямо на них, а они из ружей целятся. Однако появился Платон Сергеевич и перебил каналий.
— Дела!.. — вздохнул Виллие. — Непременно выскажу местному исправнику, что о нем думаю. Это что ж такое? В двух сотнях верст от Петербурга на фрейлину государыни нападают разбойники!
— А я, со своей стороны, добавлю, — зловеще пообещала графиня.
С капитаном-исправником мы пообщались вечером, приехав в Новгород — нападение случилось в нескольких верстах от него. В гостиницу он примчался сам: слух о происшествии распространился
— Примите мои глубочайшие извинения, ваше сиятельство! — поклонился он графине. — И вы, ваше превосходительство. Не нахожу слов, чтобы высказать, как сокрушен.
— Как вышло, что по дорогам вверенного вам уезда бродят беглые ополченцы, кои нападают на путешественников? — хмуро поинтересовался Виллие. — Хорошо, что ее сиятельство сопровождал подпоручик Руцкий, — он указал на меня. — Платон Сергеевич — боевой офицер, прошедший ряд сражений, в том числе Смоленск и Бородино. Не растерялся и застрелил троих негодяев, остальные разбежались. Как вы это нам объясните?
— Попытаюсь, — вздохнул исправник. — Разрешите? — он указал на свободный стул у стола, за которым мы сидели в зале гостиницы.
Графиня кивнула. Перед тем, как примоститься на стуле, исправник достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб.
— Вам, ваше сиятельство, и вам, ваше превосходительство, наверное, известно о дополнительных наборах в армию, в том числе в ополчение, — начал он. — Перед этим еще несколько внеочередных наборов прошли. Есть помещики, которые ворчат, что, дескать, разорение, приходится отдавать добрых крестьян. Так и по миру пойти можно. Не все, к сожалению, готовы жертвовать для Отчизны. Вот и хитрят: отправляют в рекруты или ополчение самых негодящих: хромых, косых, беззубых [41] . Добро бы только таких, но некоторые договариваются с полицией, и за взятки берут у них из-под стражи лихих людей, коих и сдают военному ведомству вместо крестьян. Так вот в ополченский полк попал Фролка-каторжник, который подбил других таких же сбежать, взяв ружья. К счастью, огневого припаса канальи не прихватили: тот в цейхгаузе сберегался. Не решились варнаки на охрану напасть. Зато убили часового при денежном ящике полка и выгребли из него пять тысяч рублей — их как раз завезли из казны. Командир полка рвет и мечет: ему же теперь возмещать. Где взять такие-то деньжищи, человек он небогатый. Все это третьего дня случилось. Я, как узнал, разъезды выслал искать беглых. Перекрыл пути на юг и запад. Допрошенные ополченцы показали, что Фролка говорил про намерение уходить в литовские земли. Там, дескать, схорониться легче: сейчас война с Бонапартом, и никому нет до них дела. Кто ж знал, что они на дорогу к Москве выйдут? — исправник развел руками.
41
Реальный факт. В рекруты нередко отправляли почти инвалидов, и их брали! Например, у будущих солдат достаточно было наличия только передних зубов — чтобы скусывать патрон. Брали и косых, а также прочих.
— Этот Фролка случайно не рыжий? — спросил я.
— Точно! — кивнул исправник. — В розыскном листе так и писано: волосья на голове и в бороде — рыжие.
— Он вас более не побеспокоит, как и еще двое. Лежат там у дороги. Мы их оттащили на обочину, дабы не мешали экипажам, не то кони мертвых пугаются. Остальные убежали, но ружей при них нет — побросали со страху. Их ружья мы привезли, можете забрать. Беглых, полагаю, поймаете легко. Где искать, знаете, мундиры на них приметные. Захотят есть, выйдут к какой-нибудь деревне, мужики с ними сами справятся. Их только упредить нужно.
— Сделаю! — кивнул исправник. — Могу спросить, ваше благородие?
Я кивнул.
— Денег при убитых, часом, не находили?
— Находил, — кивнул я, после чего полез в сумку, вытащил из нее и выложил на стол пачку ассигнаций. — Вот, ровно пять тысяч.
Накануне я пересчитал ассигнации. Был соблазн оставить добычу себе, но я задавил жабу. Непростые деньги попались. Номера ассигнаций шли один за другим, сами выглядели, будто с типографского станка. Наверняка ополченцы грабанули казенное учреждение. Связываться с такой добычей — искать неприятностей. Да и страну, за которую воюешь, обворовывать стыдно.
Глаза у исправника стали по пятаку, у Виллие, впрочем, тоже — про деньги я ему не говорил. Только графиня улыбнулась, как мне показалось, радостно.
— Я могу забрать, ваше благородие? — спросил опомнившийся исправник, указав на деньги.
— Разумеется, — пожал я плечами. — Только попрошу перед этим пересчитать и написать расписку.
— Конечно, конечно! — заторопился исправник. — Я вам бесконечно благодарен, господин подпоручик! Не представляете, из какой беды меня выручили! Непременно отпишу о вашем благородном поступке министру полиции и попрошу наградить.
— Я, в свою очередь, расскажу об этом министру лично, — пообещал Виллие.
— Не стоит, — возразил я. — Одному Отечеству служим. Если каждый примется искать выгоду, как врага одолеть? Вы, господин исправник, обяжете меня, если сыщете помещика, который отправил в ополченцы каторжника, и привлечете его к суду. И еще того, кто ему этого Фролку за взятку продал.
— Поддерживаю, — кивнул Виллие.
— Не сомневайтесь, ваше превосходительство, всенепременно! — заверил исправник. — Я и без того хотел этим заняться, но теперь приложу все старание. Они у меня ответят! — он сжал кулак и потряс им.
На том, собственно, и закончилось. Исправник пересчитал деньги, выдал мне расписку, расшаркался перед графиней и отбыл весьма довольный. А вот я не радовался. По приезду в город выяснилось, что часы мои стоят — сломались. Я потряс их над ухом — внутри механизма что-то болталось. Видимо, поломались, когда Фролка уронил девайс — часы здесь ни разу не противоударные. Придется терпеть до Петербурга — найти часовщика в Новгороде, наверное, можно, но вряд ли стоит. Сомневаюсь, что они здесь обеспечены деталями к швейцарским часам.
Я сказал об этом за ужином, который графиня устроила для нас. Не жаловался, просто разговор так повернулся. Орлова стала вспоминать подробности гоп-стопа, после ее эмоционального рассказа Виллие заключил, что все обошлось как нельзя лучше, и никто даже по мелочи не пострадал. Я к тому времени отдал должное вину, как пишут классики, и возразил, в доказательство предъявив часы.
— Позвольте, Платон Сергеевич? — попросила графиня, протянув руку. Я вложил в нее часы. — Красивые, — заключила она и отщелкнула крышку. — Хм! Понимаю ваше сокрушение! Подарок от дорогого человека.
— От какого дорогого? — удивился я.
— Здесь написано: «Нежно любимому от Жюли», — прочла она по-французски, указав на внутреннюю сторону крышки. — Кто эта Жюли? Мне кажется, что вы слукавили, когда сказали, что у вас нет возлюбленной.
Она погрозила мне пальцем.
— Понятия не имею, кто эта Жюли, — пожал я плечами. — Часы — трофей. Мне его солдаты преподнесли, после того как в мои угодили штыком.
— Значит, они вам не дороги?
— Нет, конечно, ваше сиятельство!