Питер Брейгель Старший
Шрифт:
Об этой картине высказывалось много различных суждений. Считали, например, что она должна была открывать собой серию «Возрастов человека», скажем, «Детство, или возраст игр», «Юность, или возраст любви» и т. д. Этим объясняли то обстоятельство, что на картине нет взрослых — они должны были появиться на следующих работах цикла. Предположение любопытное, но подтвердить его решительно нечем, не осталось никаких следов последующих работ и никаких косвенных упоминаний о них.
Если внимательно вглядываться в картину, можно заметить, что здесь изображены два рода детских игр: те, в которых дети остаются сами собой и в которые иногда, подражая детям, играют взрослые: салочки, прятки, чехарда. И другие игры, построенные на том, что дети повторяют занятия взрослых, играют в турнир, в лавку, в свадьбу. Может
Обойти такое толкование нельзя, но и безоговорочно принять его невозможно. В «Детских играх» не ощущается насмешки, иронии. Дети самозабвенно играют в игры, принадлежащие только детству, но еще более увлеченно подражают взрослым.
Некоторая странность картины — с ней мы встретимся еще не раз у Брейгеля — поразительная серьезность лиц. Это забавы без улыбки. Но Брейгель почти никогда не изображал улыбающихся лиц. Хохот, пожалуй, точнее, даже гримаса хохота, но улыбка — нет. Таким был его характер. Таким было время, когда он жил, так он его воспринимал. В городе игр, в городе детей слышен топот ног, стук палок, дуденье волынок, скрип, гам, шум, но не смех. Серьезное, сосредоточенное, какое-то невеселое веселье заполняет его улицы.
Впрочем, пожалуй, улыбка на картине есть. Она разлита в том спокойном, пленительном летнем пейзаже, что расстилается за окраиной города. На ближнем берегу две девочки в пышных красных платьях — они выглядят как два больших красных цветка в траве, а на дальнем берегу нет никого, только луг, да дорога, да летние облака в небе — покой, тишина, простор, улыбка природы. Переводишь взгляд с детей на эту широкую и спокойную даль, снова возвращаешься взглядом к детям, в душе возникает безотчетное чувство тревоги: какими станут они и что станет с ними?
Но, может быть, этот вопрос примышлен нами потому, что мы знаем другие картины Брейгеля? «Избиение младенцев в Вифлееме» еще не написано им и будет написано не очень скоро. И все-таки какая-то неясная, невыявленная в сюжете напряженность присутствует в этой картине.
В «Нидерландских пословицах» и «Детских играх» характерные особенности живописи Брейгеля этих лет: высокий горизонт, великое множество действующих лиц, взятых в сравнительно мелком масштабе, фантастичность целого и реальность деталей, контраст напряженных действий людей и спокойствия окружающей природы, преобладание немногих цельных и сильно выраженных цветов.
Иногда говорят, что Брейгель в этих и примыкающих к ним работах в большей степени оставался еще графиком, чем становился живописцем.
Но странное дело: можно забыть сюжеты ранних картин Брейгеля, можно так и не разобраться до конца в их часто ускользающем в своих подробностях содержании, но цвет Брейгеля забыть невозможно. Его подлинники, увиденные однажды, не уходят из памяти и живут в ней прежде всего своим цветом. Соприкосновение с его картинами обжигает, пройти мимо них нельзя. Первое ощущение, еще не осложненное анализом, — ощущение силы и напряженности цвета; его красный пылает, столкновение красного с синим звучит с предельной силой. На этих картинах нет гармонии переходов, как не было гармонии в душе художника. Тревога то отодвигалась куда-то вглубь, то становилась нестерпимо острой, но присутствовала постоянно. Богаты и многолюдны были города его родины, веселы и пьяны ее праздники, но над всем нависала грозная тень Испании.
XVII
Сложные чувства владели душой художника, когда он принялся за картину «Битва Масленицы с Великим Постом». Она близка, и не только по времени создания, к «Нидерландским пословицам» и «Детским играм». И она существенно отличается от них. Она близка им своим многолюдством. Все пространство картины вплоть до высоко поднятой линии горизонта заполнено толпой. Но это не единая толпа. Она разбивается на группы и группки. Так же, как в «Нидерландских пословицах» и «Детских играх», здесь преобладают локальные цвета, сильные, резко разграниченные цветовые пятна, хотя колорит картины строится на подчинении цветов одному господствующему.
«Нидерландские пословицы» были фантазией на темы окружающей
Иное дело «Битва Масленицы с Великим Постом». Здесь реально и целое и детали. Художник выводит нас на тесно застроенную домами, окруженную постоялыми дворами, трактирами и лавками площадь. Брейгель мог выбрать любой из торжественных городских ансамблей Антверпена. Но он предпочел им то ли один из небольших городов, то ли окраину Антверпена. Церковь окружена на его картине не богатыми патрицианскими домами, а домами, густо заселенными простым людом. Облупившаяся штукатурка, почерневшие балки фахверка, внизу лавка под дощатым навесом, наверху два-три окна по фасаду, на кронштейне знак ремесленника или торговца. Площадь застроена сравнительно недавно и еще не замощена. Между входом в церковь и колодцем торчит невыкорчеванный пень. Недавно здесь росло дерево. Площадь заполнена продавцами, покупателями, разносчиками, музыкантами, нищими, калеками, монахами, лицедеями, людьми веселящимися и людьми кающимися. В этот день масленицы в Нидерландах, как и во многих других европейских городах, устраивались праздничные представления, шествие ряженых, состязания шутов.
На первом плане картины такое представление — процессия. Ражий детина в голубой куртке, лопающейся под напором его телес, в красных штанах, обтягивающих жирные ноги, украсив голову поверх колпака миской, выезжает на бой. Коня ему заменяет винная бочка, стремена — кувшины для пива. Это олицетворение жирной Масленицы. Его главное оружие — вертел, на который насажена жареная свиная голова и птица. Его противник — олицетворение Поста — тощая, сухая как жердь бесполая фигура, облаченная в лилово-серый балахон. Все оружие Поста — лопата, на которой лежат две тощие сельди. Масленицу подталкивают ряженые в карнавальных костюмах. В повозку Поста впряжены монах и монашка.
Такие уличные шествия с представлением, такие аллегорические спектакли на ходу возникли в Нидерландах очень давно. Брейгель видел их с самого детства. К ним готовились задолго, репетировали, жарили, пекли и варили угощение, а когда наступал день представления, площадь заполнялась веселым гулом. Гремела музыка, звучали песни, острые словечки, хохот.
В этот день негласно отменялись многие запреты и недозволенное становилось дозволенным. Городами овладевала стихия вольной шутки, дерзких речей, задиристых насмешек. Восходящее к глубокой древности карнавальное начало смело переступало средневековые запреты и, не останавливаясь перед авторитетом власти и церкви, не трепеща перед богатством и знатностью, захлестывало улицы и площади. Безнаказанно вспоминались самые древние, иногда запрещенные, иногда просто забытые обычаи. Народный смех, не знающий ни сословных различий, ни церковных запретов, становился на время господином города.
Все это было в жизни Нидерландов, есть это и на картине Брейгеля, но лишь отчасти, в приглушенной и ослабленной форме. По смыслу праздник достиг кульминации: сражение Масленицы и Поста — его центральный эпизод. По настроению, запечатленному художником, он уже на излете. Всмотритесь, он действительно многолюден, но в многолюдстве этом ощутима удивительная для праздника разобщенность. Ни тот угол улицы, где жгут чучело зимы, ни та ее часть, где за волынщиком тянется громко горланящая карнавальную песню процессия, ни даже площадь, где сражаются Масленица и Пост, не собрали вокруг большой толпы. У этого веселья нет единого притягательного центра. Зато множество людей ведет себя так, будто в городе не праздник, а будни. Вот женщина в затрапезном платье, забравшись на лестницу, моет окно. Ко всему, что происходит на улице, она повернулась спиной. Грузчик тащит тяжелый куль. Вот выплескивают из окон второго этажа помои на улицу, вот, припав губами к деревянной бадейке, вытащенной из колодца, пьют воду, вот прицениваются к рыбе. А из церкви тянется мрачная процессия людей в темных одеждах со скорбно наклоненными головами. Калек и нищих, взывающих о милосердии и подаянии, на площади, пожалуй, больше, чем играющих детей.