Питер - Москва. Схватка за Россию
Шрифт:
Подводя итоги, следует дать общую оценку корниловским событиям. В современной историографии намечается пересмотр традиционных оценок этой драматической страницы в истории революции. Как известно, одна из таких оценок была представлена непосредственно Керенским, который выставлял Корнилова заговорщиком. Эта версия получила самое широкое распространение, поскольку большевики остро нуждались именно в такой интерпретации конфликта. Лишь заинтересованный ленинский взгляд устремлялся гораздо дальше. Вождь Октябрьской революции, не отягощая себя изучением фактической стороны дела, объявил заговорщиками как Корнилова, так и самого Керенского. Он не делал различия между ними («Керенский – корниловец, рассорившийся с Корниловым случайно» [1433] ), поскольку оба стремились к диктатуре и оба были наймитами иностранной буржуазии, обслуживавшими интересы мирового капитала. И большой разницы в том, кто в итоге взял верх, с точки зрения вождя большевиков, не было. Эти взгляды, естественно, всячески развивала советская историография, позаимствовав из левой прессы тех дней сам термин «корниловщина». Отсюда неизбежно следовало преувеличение масштабов заговора: большая победа должна преодолевать большие препятствия.
1433
См.: Ленин
«Вся сила богатства встала за Корнилова, а какой жалкий и быстрый провал!» [1434]
– воскликнул Ленин, и советская историческая наука навсегда осталась в этой парадигме. С другой стороны, зарубежная историография точно так же раздувала масштабы корниловских событий, поскольку была одержима поиском альтернативы большевизму. Идеологическая запрограммированность – как в первом, так и во втором случае – не способствовала качеству исследований. Отрадно, что в последние годы выработались новые подходы, основанные на более широком круге источников, в частности на материалах чрезвычайной следственной комиссии по делу Корнилова, которые пока нельзя назвать полностью освоенными. Исследователи, занимавшиеся их публикацией, склонны утверждать, что никакого заговора ставки против Временного правительства вообще не существовало [1435] .
1434
См.: Ленин В.И. Русская революция и гражданская война // Там же. С. 219.
1435
См.: Иванцова О.К. Предисловие // Дело Корнилова. Т. 1. С. 3-18.
И действительно, мнение, будто бы Корнилов вынашивал планы самостоятельного заговора, не выдерживает критики.
Разумнее действия генерала рассматривать в контексте общего с Керенским стремления ограничить влияние Совета. С одной разницей: премьер намеревался вогнать Совет в жесткие рамки, а главковерх – разогнать вообще. После решения этой, вне всякого сомнения, общей для обоих задачи вставал вопрос об устройстве будущего правительства, свободного от влияния советских деятелей. И вот здесь начинались куда более серьезные расхождения. Корнилов опирался на возможности питерских финансистов, чьи интересы были слабо представлены в публичной политической сфере. И будущий кабинет они собирались формировать не из общественно-политических деятелей, а преимущественно из профессионалов-технократов. Это, кстати, вполне соответствовало имиджу Корнилова, который сознательно позиционировал себя в качестве общенационального, а не партийного лидера. С другой стороны, национальный вождь должен собрать под свои знамена как можно больше здоровых сил. Ради этого и велись вялотекущие переговоры с московской элитой – давней участницей открытого политического процесса. Причем инициатива объединения принадлежала не Москве, и купеческая знать это очень хорошо осознавала. Ее интересы в финальной части переговоров представлял В.Н. Львов (он вместе со своим братом Н.Н. Львовым пользовался благосклонностью московских дельцов). Важно подчеркнуть, что В.Н. Львов был посредником между купеческой знатью с одной стороны и обоими главными действующими лицами, Керенским и Корниловым, – с другой. (Посредником между Керенским и Корниловым был Савинков, а уж никак не В.Н. Львов, озабоченный прежде всего продвижением московских интересов.) Однако премьер не мог воспринимать визиты Львова в ставку иначе как попытку московской буржуазии договориться с Корниловым, и это крайне его насторожило. А арест Львова, оттолкнувший москвичей от участия в намечаемом деле, сыграл на руку Керенскому. К тому же премьер прекрасно знал, как относится к нему деловой Петроград, и ничего хорошего от него не ждал. Поэтому, разбив национальное единение в корниловском исполнении, он немедленно приступил к единению всех здоровых сил вокруг себя. И начал с того, что первым протянул руку московским дельцам.
Таким образом, корниловские события нельзя объяснять исключительно борьбой двух личностей. В них выразилось давнее соперничество питерского и московского буржуазных кланов. Провал генерала Корнилова стал следствием его неудачной попытки объединить их стремления. Керенский не допустил этого, оказавшись более изощренным политиком.
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Выделение противоборства питерской и московской финансово-промышленной группы в качестве самостоятельного объекта изучения позволило лучше уточнить некоторые моменты отечественной истории. Изложение перипетий борьбы за контроль над конкретными активами, за обладание более прочными коммерческими позициями, разумеется, являлось необходимой, но далеко не главной целью предпринятой работы. Гораздо более существенное значение имело выявление тех двух моделей политического поведения, в рамках которых отстаивали свои политико-экономические интересы питерский и московский кланы. Разность их стратегий основывалась на различных представлениях о том, каким образом должна идти модернизация страны, насколько та или иная ее логика приемлема для российских условий и менталитета.
Московская купеческая группа – крайне интересное явление нашего исторического прошлого. Купечество, о котором идет речь, по большому счету, явилось продуктом царствования Екатерины II. Напомним, с последней трети XVIII века, когда были запущены рыночные механизмы, в российской экономике полноценно заработал внутренний рынок. Утверждая доктрину свободного предпринимательства, власти заимствовали опыт европейских держав, демонстрировавших преимущества промышленного прогресса. Как известно, в России торгово-мануфактурная сфера не стала уделом дворянства, ориентированного главным образом на сельскохозяйственные дела и обслуживание экспортно-импорт-ных операций. В силу этого роль локомотива внутреннего экономического развития империи досталась крестьянству, неплохо адаптировавшемуся в новом хозяйственном климате. Именно этим объясняется тот факт, что отечественная купеческая элита, выросшая из недр внутреннего рынка, в подавляющем большинстве была крестьянского происхождения. Во многом так обстояло дело и на Западе, где значительная часть буржуазии также вышла из низших (только городских) слоев населения. Тем не менее в Европе жизненные интересы мощного третьего сословия, выраженные в партийно-политических формах, стали основой государственной системы, а буржуазия – краеугольной частью западного истеблишмента.
В России же аналогичные процессы протекали совсем иначе. Серьезным
Однако эти надежды купечества перечеркнула ставка на иностранные инвестиции в российскую экономику, которую сделал при поддержке Николая II министр финансов С.Ю. Витте. Со второй половины 1890-х именно в зарубежном капитале власти видели панацею от российской экономической отсталости. По замыслу правительства, европейские инвестиции должны были обеспечить нужный для модернизации страны промышленный рост. У России не было времени ждать, пока собственный доморощенный бизнес достигнет надлежащего развития: в этом случае отставание от западных держав приняло бы необратимый характер. Провозглашенный государственный курс стал своего рода вердиктом о неконкурентоспособности купеческой элиты. В этой ситуации московское купечество могло рассчитывать не на обладание «контрольным пакетом» российской экономики, а лишь на малопривлекательные миноритарные роли. Конечно, такие изменения в экономической политике неизбежно вели к пересмотру отношений с государством. Ущемленная купеческая элита бросилась искать «спасательный круг», обретя его в западных конституционно-либеральных ценностях. Отринув верноподданническую идеологию, она устремилась навстречу радикальному общественному движению, начав исповедовать ограничение самодержавия и всевластия высшего чиновничества. Под этим идеологическим знаменем московская деловая элита вступила в борьбу с правящей бюрократией за обладание административно-управленческими рычагами.
Политические вожделения московского купечества и его либеральных союзников вдохновлялись западноевропейской практикой, служившей, по их убеждению, образцом для устроения России. По аналогии с тем, как это было в развитых державах, мотором отечественной модернизации объявлялся частный бизнес и частные собственники. В их распоряжении, по представлениям московской буржуазии, должны находиться ключевые российские активы, поскольку только частные хозяева способны эффективно управлять ими. Государственная дума московскому купечеству и его политическим союзникам виделась парламентом западного типа. Его компетенция – утверждение министров, которые несут ответственность перед депутатами. Работа Думы строится на основе партийного принципа: партии либерального направления вместе с общественными организациями должны идейно обслуживать многообразные потребности частного предпринимательства. В этой конструкции оставалось немного места для государства как в политической сфере, так и в экономической жизни. Бюрократия представлялась исключительно тормозом прогресса, и ее влияние на управленческие процессы следовало минимизировать. Так в общих чертах выглядел модернизационный проект, продвигавшийся московским купечеством и его политическими сторонниками. Подчеркнем, что в большинстве современных исторических исследований именно он презентуется в качестве магистрального российского пути, срыв которого по вине реакционной и недалекой бюрократии привел к краху империи.
Сегодня можно констатировать, что восторженные оценки либеральной модели государственного развития Российской империи заслонили другую интересную страницу последних двух десятилетий ее существования. Речь идет о совершенно забытой программе модернизации, выработанной высшей петербургской бюрократией. Той самой бюрократией, на которую был прочно навешен ярлык недееспособности к чему-либо созидательному. Рассмотреть на историческом полотне этот сюжет помогла исследовательская «оптика» данной книги. Разматывание противоборства московского и питерского буржуазных кланов позволило увидеть модернизационные подходы правящей бюрократии того периода, в корне отличающиеся от московского общественно-либерального творчества.
Сразу скажем, функционирование петербургской бюрократии и крупного столичного бизнеса нельзя рассматривать изолированно. Со времен Петра I власть в лице самого императора, приближенных, чиновничества, озабоченная растущими казенными потребностями, выступала инициатором всех значимых деловых начинаний. Излишне говорить, что насаждаемый «сверху» капитализм осознавал себя не свободным предпринимательством западного типа, а своего рода правительственным агентом, рассчитывающим главным образом на содействие властей. Рыночная экономика, взрастившая купеческих капиталистов, не изменила делового менталитета правящего сословия. Оно по-прежнему чуждалось свободного рынка, считая его механизмы недостаточно надежными. Коммерческая активность дворянства заметно возросла после отмены крепостного права. 60-70-е годы XIX века – время формирования петербургской буржуазной группы. Ее становление происходило опять-таки «сверху», став плодом усилий бюрократической элиты. Именно правительство насаждало капиталистическое развитие, оживляя его иностранными вложениями и вовлекая правящее сословие в коммерческую сферу. Учреждение банков, железнодорожные концессии, создание новых предприятий – в этой новой бизнес-реальности тесно переплетались деловые и чиновничьи устремления. Подчеркнем, что для российских элит освоение новых коммерческих горизонтов оказалось заманчивым соблазном. В тот период официально разрешалось совмещение государственной службы с участием в различных деловых проектах; чиновничество с энтузиазмом пользовалось этим правом. В результате Зимний дворец превратился в место, где аристократия и чиновничество разного уровня вели откровенную торговлю концессиями и лицензиями. Крупные дельцы не без успеха лоббировали назначения на ответственные должности. В 1873 году даже был наложен мораторий на банковское учредительство, дабы сбить нездоровый ажиотаж в финансовой сфере. Иными словами, насаждение рыночных отношений в российских условиях сопровождалось для государства большими издержками.