Питер - Москва. Схватка за Россию
Шрифт:
В Российской империи предел всему этому был положен твердой рукой Александра III, который инициировал закон, запрещавший чиновникам заниматься коммерцией, а также осуществил выкуп значительной части железнодорожной сети государством и приструнил высшую аристократию начиная с членов разросшейся царской фамилии. Говоря иначе, взаимоотношения власти и бизнеса подверглись кардинальному пересмотру и оздоровлению, а это серьезно повысило компетентность бюрократической элиты. Уже к концу XIX столетия она представляла собой субъект, способный адекватно обслуживать модернизационные вызовы. Так, выход России на мировые финансовые рынки и приток зарубежных инвестиций не привел к подчинению страны иностранному капиталу, как уверяла советская история. Преградой тому как раз и стало качество высшей
Пул крупнейших петербургских банков при поддержке правительства деятельно участвовал в переформатировании отечественной экономики с целью повышения ее конкурентоспособности. Питерские финансовые структуры, подпитываемые иностранными ресурсами и средствами государственного банка, активно входили в различные отрасли отечественной экономики, устанавливая контроль над многими из них. К началу Первой мировой войны столичные банки стали полноправными участниками монополистических нефтяных концернов в Кавказском регионе на паритетных началах с зарубежными собственниками. Сахарная отрасль на Украине практически полностью перешла под контроль банкиров и действовавших по их поручениям дельцов. Произошла масштабная смена собственников уральской индустрии, которая перешла в руки питерских банков. Экспансия петербуржцев неумолимо приближалась к цитадели купеческой буржуазии – текстильной и легкой промышленности центра России. Столичным финансистам удалось овладеть хлопкозаготовительными рынками Средней Азии, что выглядело весомым аргументом в борьбе с купеческими текстильными королями. В то же время целые отрасли промышленности стратегического назначения (оборонный комплекс, главные железные дороги) неизменно находились в собственности государства; петербургские банки только обслуживали их счета, обеспечивая нужным кредитованием. Заметим, мощная горнопромышленная индустрия юга России, принадлежащая иностранным акционерам, также обслуживалась в тех же столичных структурах и их южных филиалах.
Именно в этом ключе бюрократические верхи намечали дальнейшее расширение экономического строительства. Министерствами и ведомствами был разработан новый цикл индустриализации страны. Планировалось коренное освоение Урала, Кузнецкого бассейна, постройка крупных индустриальных гигантов, сети гидроэлектростанций начиная с ДнепроГЭСа и т.д. Практическое же воплощение этой обширной индустриальной программы по-прежнему опиралось на потенциал и возможности крупных банковских структур. Очевидно, что в условиях догоняющего развития это являлось оптимальным способом концентрации усилий на нужных направлениях. Заметим, что наработки именно этой программы были реализованы уже в советские 30-е годы в ходе так называемой сталинской индустриализации, сполна воспользовавшейся плодами трудов царской бюрократии. Добавим: важнейшим направлением программы последней являлась столыпинская аграрная реформа, призванная сформировать обширный слой небольших собственников – потребителей растущих объемов промышленной продукции. Говоря современным языком, речь шла о поощрении малого бизнеса, выступавшего в качестве естественной опоры экономического роста.
Перед нами самостоятельная модель модернизации, целенаправленно реализуемая государством, то есть высшей бюрократией, определяющей базисные векторы развития. Подчеркнем, что ключевое положение бюрократии в управленческой системе обусловлено порядком ее формирования. Качественный состав высшего чиновничества при Николае II кардинально улучшился. Верхи бюрократии формировались главным образом двумя путями: посредством постепенного возвышения по административной лестнице и переходом на государственную службу профессоров из российских университетов и институтов – признанных специалистов в своих отраслях. Такой механизм пополнения бюрократической элиты позволял аккумулировать требуемый опыт и компетенцию, дефицит которых заметно ощущался в общественной среде, во многом случайной и нестабильной. Иными словами, приоритет признавался не за партийными деятелями, а за профессионалами-технократами. Потому-то в данной конструкции Государственная дума не наделялась управленческими полномочиями, а влияние разноликих общественных организаций на правительственные дела было ограничено. Нетрудно заметить, что эта модель, запущенная в дореволюционной России, очень напоминает ту, которая успешно функционирует в современном Китае. Как известно, китайское экономическое чудо – это как раз результат деятельности бюрократии, занимающей центральное место в модернизационных процессах Поднебесной.
Так в начале XX века действовала царская власть. Именно ее усилиям противостояла московская альтернатива, состоявшая из пропагандистских апелляций думских ораторов и публицистики либеральных деятелей широкого профиля. Купеческая буржуазия – основной бенефициар данной альтернативы – прекрасно осознавала, что продвижение правительственного экономического курса означает для нее окончательную утрату каких-либо перспектив на обладание «контрольным пакетом» российской экономики. Поэтому старания оппозиционных сил неизменно концентрировались на дискредитации правящей бюрократии и ее планов. Разразившийся кризис царской империи имел сугубо политические корни, а не экономические причины. Отметим, что последнее десятилетие дореволюционной России характеризовалось наиболее высоким экономическим ростом и форсированным развитием социальной сферы страны. Однако широкомасштабная программа преобразований была опрокинута падением монархии и царского правительства. В феврале 1917 года московская буржуазная группа и ее политические союзники захватили власть, в конечном счете не сумев использовать ее во благо страны.
Реанимация либерального проекта в России была осуществлена в 90-е годы XX столетия. Нынешние ее итоги таковы: частная олигархия и ее идейная обслуга, воспетые еще в дореволюционные времена как движущие силы модернизации, воспринимаются сегодня в качестве дееспособных субъектов вовсе не развития, а небывалого в отечественной истории разграбления страны. В этих условиях бюрократия как таковая быстро превратилась в «приводной ремень» расхищения активов, создававшихся трудом не одного поколения россиян. Весьма символично, что упадок России, оказавшейся во власти такого «прогресса», проходил на фоне беспрецедентных успехов Китая, вышедшего на невиданный уровень развития без использования либеральной классики. Однако западный истеблишмент упорно характеризует китайский путь как некое недоразумение, лишь временно существующее вне либеральных политико-экономических стандартов.
В этой связи актуализируется ряд принципиальных задач. Во-первых, осмыслить модернизационные модели Петербурга и Москвы, которые базировались на разных ветвях либерализма (государственного или общественного). Во-вторых, показать исторический вектор развития Российской империи, двигавшейся в начале XX века в том же модернизационном русле, что и Поднебесная в конце столетия. В-третьих, конвертировать дореволюционный опыт для возвращения России на тот естественный путь, с которого она была выбита бурей 1917 года и последующими советскими экспериментами. Очевидно, что нынешнее государство крайне нуждается в ясных идеологических опорах. Их обретение связано не с реализацией имитационной логики западной либеральной проекции, а прежде всего с четким осознанием своего прошлого, которое должно стать твердым источником исторической легитимации современной российской власти и ее политического курса.