Питирим
Шрифт:
Цыган Сыч мягко, вежливо вошел в горницу и без приглашения сел на скамью.
– Не ждала, как видится?
– Я тебя и в живых-то не считала, а не токмо что... а ты вот, оказывается, ишь!
– сказала она с какою-то досадою, отвернувшись от гостя. Сыч улыбнулся, заиграл белками:
– Не одним купцам небо коптить, небось, и нашему брату хочется.
А потом перевел взгляд на ребенка.
– И-их, какой алашка-букашка! Чей это?
Степанида вспыхнула:
– Мой.
– Э-эх ты, - вздохнул цыган, оглядывая с ног до
– А ты уходи, - всполошилась она, - а то, пожалуй, Филька придет, да пристав Кузьма Петрович с ним, да Пушников - нехорошо будет...
– Не бойся... За царем бегают они по городу, как на собачьей свадьбе.
– Но могут соседи увидать... Уходи.
Сыч опять вздохнул, не спуская с нее грустного взгляда.
– Я пришел увести тебя с собой...
– Куда?!
– Мало ли места в нашем царстве-государстве?
– Я - жена... Венчанная теперь.
– А это не беда... Поп и у меня найдется. Какую хочешь службу тебе отслужит, а супружествовать не хуже Фильки буду... Была бы ноченька светла да месячна, были бы мысли соколиные да конь лихой.
И подошел к Степаниде. Хотел ее обнять, а она отскочила, лицо ее стало испуганным:
– Что ты! Что ты! Я жена живого мужа... И притом же: грех! Обманывать нельзя, да и дитя смотрит на нас...
– А я уберу его, - нагнулся Сыч, чтобы взять ребенка и унести в соседнюю горницу.
Степанида бурею сорвалась с места и, схватив цыгана за плечи, с силою оттолкнула его в сторону.
– Ого!
– сказал он.
– Ты такая же сильная. А душа стала у тебя овечья...
Петюшка смотрел на "дядю" большими черными глазами, в бахроме крупных ресниц, с любопытством. Улыбнулся. Обнажив сильные, белые зубы свои, добродушно улыбнулся и цыган.
– Не узнаешь?
– потрепал Сыч весело Петюшку за подбородок. У Степаниды навернулись слезы.
– Он маленький, - сказала она растроганно.
Сыч остановил долгий, пристальный взгляд на ней.
– Не хочешь с ним расставаться?
– спросил он Степаниду, указывая на мальчика.
– Да.
– Мы и его захватим с собой...
– Зачем мучаешь меня? Что я тебе сделала плохого?
– заплакала Степанида.
Лицо Сыча было озабоченным. Он обнял жонку, стал утешать:
– Голубиная радость моя! Лебедь белокрылая моя, лебедушка! Не плачь, не тужи, Яковлевна... Замучил тебя аспид твой Сухарь Сухаревич, первой гильдии свиная харя. Скажи слово - и убью я его, гада этакого, и зарою тут же, под его хоромами, подлого.
Степанида вырвалась из объятий Сыча, подхватив с пола сынишку, и побежала в соседнюю комнату.
– Куда, куда ты, голубиная моя радость!
– рванулся цыган за ней.
– Уйди!
– завизжала она, а лицо ее стало таким злым и противным, что у Сыча невольно мелькнула мысль: "Ужели это Степанида?!"
Он остановился посреди комнаты на ковре, растерянно поглаживая курчавую голову.
– Что же теперь ты - за человека меня, выходит, не считаешь? обиженно спросил он.
Степанида сидела надутая, прижав к себе крепко своего сына, точно кто-то собирался его отнять у нее.
– Ты чего же испугалась?
– продолжал цыган.
– Взгляни на мальчишку... Не могут же от рыжей лисы родиться черно-бурые щенята?
– Не твое дело!
– огрызнулась Степанида.
– Как же так не мое дело?
– ухмыльнулся двусмысленно цыган.
– Не поверю я, чтобы забыла ты нашу тайную любовь с тобою.
– Никакой любви и не было.
– Гляди!
– цыган, играя белками, показал перстом на мальчика.
– Это - сын Филиппа.
– Мой!
– уверенно сказал цыган.
– Смотри!
– Твоего тут ничего нет. Все наше!
Глаза цыгана Сыча сверкнули негодованием, ноздри зашевелились.
– Не ваше, а мужицкое... Твой Филька - вор из воров и предатель хуже Иуды, чтобы его черти копытом на том свете затоптали. А ты...
Сыч не договорил. Его взгляд опять смягчился:
– Слушай, мой цветок алый, мною же сорванный и к сердцу накрепко приколотый! Никогда я женщину никакую не обижаю... Убей меня, повесь, зарежь, а женщину я не трону пальцем против ее воли, отказу мне и так же не бывает... Господь не забывает меня... Дает утешения...
– Я не боюсь тебя. Попробуй полезь!
– грубо сказала Степанида, погрозив ему кулаком.
– А у меня есть вот что... Не пугай!
– Сыч показал из-под полы пистоль, а из-за пазухи страшное лезвие.
– Однако я и тогда не трону тебя... Не для тебя такие подарки. Да и сынка жаль. С кем он останется?
– Уйди, говорю!
– замахала на него руками Степанида.
– Дура была я! Дура! Каюсь! Каждый день молюсь богу, чтобы простил меня... Насотворила много я перед богом прегрешений. Наплутано мною и перед царем и перед людьми немало. Гадкая я! Грязная!..
И опять заплакала.
Цыган сконфуженно огляделся кругом, не зная, что ему теперь делать.
– Не плачь, - успокоил он, - я уйду. А теперь послушай только, радость моя. Из степей к тебе пришел я... С понизовья. Софрон поклон прислал тебе. Жив он и здоров... Подымает народ... Полюбили его казаки и степные кочевники. Милая моя, бунт готовится против царя. Уйдем в степи! За правду и помереть любо.
Степанида насторожилась.
– Бунт?!
– Да.
– А где же Софрон? В точности?
– Не скажу.
– Почему?
– Лишнее. Однако прощай! Разлюбила? Не поминай тогда лихом. Насильно мил не будешь... Разные дороги у нас теперь...
Степанида быстро посадила ребенка на пол, метнулась за Сычом.
– А тут не будет бунта?
– озабоченно спросила она, ухватив его за рукав.
– Скажи!
– Везде, лебедь моя, будет. Прощай!.. Народ постоит за себя...
Хотела она его о чем-то еще спросить, но того уже и след простыл. Степанида вернулась к ребенку, прижимая его к груди. В глазах ее разрастался ужас.