Питирим
Шрифт:
– Доброе совершилось!
После этого гости полезли на сенник "кормить новобрачных". Как жениху, так и невесте не полагалось до сей поры крошки брать в рот, теперь им приволокли на сенник завернутую в скатерть курицу. Филька уж раньше видел во многих руках эту курицу и уже раньше предвидел, что это кушанье имеет какое-то особенное назначение, а потому и взял ее с большим почтением. Сваха шепнула ему, чтобы он отломил у курицы ножку и крыло и бросил назад через свое плечо.
Новобрачных перевели с сенника в постель и опять уложили "спать".
Но
– Батька-то разошелся... Тетку щиплет! Ишь, визжит!
– Бог с ними!
– устало вздохнула Степанида.
– Пушников-то вороного коня подарил.
– Не разворовали бы там подарки-то...
– Нет... Я человека приставил сторожить.
– Народ-то больно ненадежный, - опять вздохнула Степанида.
– И откуда только они налезли?!
Филька скорбно вздохнул. На этом их беседа и закончилась.
После этого целую неделю в доме Фильки толклись люди и целую неделю пришлось их кормить и поить доотвала. Фильке это веселье стало надоедать, но он вида никому не показывал. Наоборот, всех встречал объятиями и поцелуями.
Посетил Фильку со Степанидой, когда они были одни, и Питирим. Они встали перед ним на колени. Он вынул из своей сумки икону, завернутую в красный шелк, и сказал:
– Вот мое благословение вам... Эту икону, благословя вас, попрошу тебя, Филипп, немедля сжечь, чтобы и пепла от нее не осталось. Собери его и развей по ветру.
– Как же так?
– удивился Филька.
Степанида тоже взглянула удивленно на епископа.
– А так - взять и сжечь...
Он развернул икону и, быстро благословив склоненных ниц Фильку и Степаниду, вручил ее Фильке. Взглянув на икону, обомлел парень. Это была та самая разрисованная в пещере под Благовещенским монастырем икона, которую в ту грозную ночь Филька подбросил Питириму в окно.
– Показалась ли* она тебе?
– спросил епископ, с видимым удовольствием любуясь смущением Фильки и Степаниды.
_______________
* Паоакааазааалааасаьа лаи - понравилась ли.
Оба молчали, не смея поднять глаз на епископа.
– Я вижу, вам жаль сжигать свой труд. Понеже это так, прошу сберечь ее, но позвать богомаза и опять обратить таковую в икону святого великого князя.
Филька приподнялся и облобызал руку епископа, простонав:
– Прошу прощенья!
А Степанида, краснея при взгляде на Питирима, спросила, улыбаясь:
– Зачем нам она? Вы дайте нам другую...
Епископ засмеялся.
– Возвращаю ее обратно тому, кто мне ее подарил, а именно: Филиппу, мужу твоему.
Тогда Филипп в страшном изумлении прошептал:
– Кто вам сказал?
– Сам я знал это. На другое же утро меня оповестили. И про нее знаю.
– Питирим указал рукой на Степаниду.
– Не она ли спасала колодников моего приказа... и в том числе разбойника Софрона?
Лицо епископа стало суровым.
– Вы противуборствовали, но я видел, что побеждены будете вы же!
– И, погрозив пальцем на Фильку, он снова улыбнулся.
– Сегодня же обрати лапотника в великого князя...
Ушел. Филька и Степанида бросились к окну и, увидев, что повозка свернула за угол, облегченно вздохнули.
Наутро Филька повесил на самое видное место вновь восстановленного на иконе святого великого князя. И отвез две тысячи рублей епископу на дела церковные.
После этого молодожены зажили дружно и спокойно.
Пришло время - Ржевского с вице-губернаторства сняли и перевели в Питер. Его место занял Иван Михайлович Волынский. Бесславно закончил свое губернаторство измученный заботами слабохарактерный Юрий Алексеевич.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
В мае 1722 года по Оке несметным флотом, с громадным количеством войска, к Нижнему приближался царь.
Турция, воспользовавшись смутою внутри Персии, вторглась в ее пределы. Понемногу войска Оттоманской Порты начали оседать по берегам Каспия. Одно за другим появлялись здесь турецкие укрепления, - так доносили царю его посланники, а также дружественные ему грузинские князья. Получалось, что Астрахани, кавказским народам, Грузии и свободному плаванию по Каспию угрожает опасность.
Петр не желал ссориться с "его величеством всепресветлейшим, великомочным и грозным, верным приятелем и соседом знатнейшим, персидским шахом", не хотел ссориться и с "его величеством султаном светлейшей Оттоманской Порты". Он имел целью наказать только "бунтовщиков": владельца Лезгинской земли Дауд-Бега и владельца Кази-Кумыцкой земли Сурхая, собравших, по выражению царя, "в оных странах многих зломысленных и мятежных людей разных наций, противу его, шахова, величества взбунтовавшихся". Бунтари взяли приступом в Ширванской провинции город Шемахию "и не токмо многих его величества шаха, нашего приятеля, людей побили, но и наших российских людей, по силе трактатов и старому обыкновению для торгов туда приехавших, безвинно и немилосердно порубили и их пожитки и товары на 4 миллиона рублей похитили и, таким образом, противу трактатов и всеобщего покоя нашему государству вред причинили".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В Нижнем Нове-Граде по простоте душевной провинциалы - посадские, отсталые, темные люди, никак не могли уразуметь: в чем же, собственно, дело? Зачем ни с того ни с сего царь поплыл к берегам Персии, да еще господи, прости за согрешение!
– через Нижний?
– Война не война - и Персия и Турция с нами в дружбе, и войны нам не объявляли, а он лезет сам на рожон, за каких-то там наших купцов заступаться. Да и сам повел войско. Мог послать кого другого. Видать, у самого-то руки чешутся, видать, государь задумал что-то другое...