Питирим
Шрифт:
– Этого мало, братцы, - вмешался и Софрон.
– У меня есть мысль. Надо вложить мечь в руку сего старца...
Поднялись споры: зачем меч? Дядя Исайя разводил от удивления руками. Богомаз задумчиво ковырял в носу. Старец Герасим - на дыбы.
– Демон нашептал тебе, отрок, что ли, на ухо - меч? Старцева ли сия часть - держать орудия убийства в руцех?
– А доколе мы будем овечками?
– громко спросил Софрон, дерзко оглядывая всех.
– Если не меч, то копие или лук. Враги наши тоже сильны, их молитвами не одолеешь.
Здесь вставил слово Чесалов:
– Луком тоже много ты не сделаешь... Ружье. Мушкет.
В результате долгих споров Чесалов нарисовал в руке старца драгунскую саблю.
– Под Полтавой ею здорово шведам головы отшибали, - пояснил он. Ежели бы да старцам и беглецам их дать, тогда капут питиримкиной гвардии...
Когда икона была готова, стали обсуждать: как ее доставить в архиерейский дом. Это было самым трудным делом. В кремль лучше не входи. Ярыжки, фискалы, надворная пехота, монашеская стража; на всех стенах и башнях мушкетеры - везде глаза и уши митрофорного командира. На каждом шагу ждет "слово и дело".
Долго раздумывали, ломали голову. Наконец, Филька заявил:
– Доверьте мне... выполню.
Все вопросительно оглянулись на него.
Дядя Исаря, задумчиво сдвинув брови и погладив бороду, остановил свои глаза на Фильке.
– Не было бы опасно?
– За небо не хватаемся и зря на полу не валяемся.
– Филька хитро подмигнул.
– Не бойтесь!
– А ты сам-то где работаешь?
– спросил Чесалов.
– По милости боярской - сам себе Пожарский... Посадский кузнец.
– Мотри, не попадайся...
– прошамкал в углу старче Герасим.
– Этому можно. Свой. Вместе мы с ним в Городце, в бегах состояли, указал на Фильку Демид.
– То-то, - успокоился старик.
Софрон вынул из кармана листок.
– Вот мне пристав дал, - произнес он, приблизившись к огню, чтобы прочитать.
– Списал он у дьяка Ивана доношение епископа царю: "Монахинь в лесах тысячи четыре будет, надлежит их взять всех в монастырь, а пища им хлеб и вода, а которые обратятся, тем подобающая пища; немногие из них останутся без обращения. Старицам, старцам и бельцам в лесах, полях, на погостах и по мирским домам никому жить не велеть под смертною казнью".
Чтение было прервано общим возмущением слушателей. Старец Герасим сидел нахмурившись, исподлобья оглядывая собравшихся. Демид обругал епископа. Дядя Исайя - хоть сейчас в рукопашную, рукава засучил и головой вертит, победоносно глядя на своих же.
– Ах, сатана!.. Вельзевул мохнатый!
– шептал он, весь покраснев от натуги и еле переводя дух от прыганья.
Софрон, обождав немного, продолжал:
– ..."только не надо ослабевать, а вину положить для отводу, что по лесам в кельях живут беглые солдаты..."
Тут уж словечко вставил и солдат Чесалов, да такое, что старец Герасим уши зажал.
"...беглые солдаты, - читал Софрон, - драгуны, разбойники и разных чинов всякие люди не хотят службы нести и податей платить... Беспоповщина твое царское имя в молитвах не поминает, а поповщина поминает только "благородным", а "благочестивым" и "благоверным" не называют, церковь, догматы и таинства разными хулами хулят..."
– Буде, - хлопнул пятерней по бумаге старец Герасим, задыхаясь от волнения.
– Провалиться ему, брехуну проклятому... типун ему на язык, ироду поганому, - прогремел дядя Исайя.
– Вилы ему в сердце, в печенку, - заскрежетал зубами Демид.
Филька вскочил с земли, выхватил у Чесалова икону:
– Пиши на обороте...
Чесалов взялся за кисть.
– Пиши: "Сколь ни клевещи, сукин сын, ни распинайся перед Петрушкой, а попадет тебе по макушке!"
Все злобно фыркнули.
Тогда встал с своего места Софрон.
– Вот, братцы, мое слово: надо раздобыть ружей, сабель... Моя дорога лежит по Волге. Не хочу я навлечь на ваши мирные скиты гибели, не пойду к вам. Хочу я вступить в бой с питиримовской гвардией... Наберу я молодцов смелых, отважных и зачну разбойничать, преграждать путь врагам вашим на Керженец... Мне надобны струги, весла, ружья и сабли. А хлеб мы достанем сами... Вот он знает, - Софрон указал на Фильку, - у Лыскова набирается ватага. Атаманом прочат меня к ней. Благословите и помогите. Дело общее.
Старец Герасим первый нарушил молчание.
– Слышал я, говорил нам один из беглых солдат - Евфимий: не для народа Петрова власть... Описал он всех человек, разделил на разные чины, размежевал неправедно землю*. Сим разделением земли, леса и воды сделал нас несчастными, наделив кому много, кому мало, иному же ничего, токмо единое рукоделие... Не для народа Петрова власть... А теперь царевич Алексей жив, и власть его будет властию и нашей.
_______________
* Речь идет о народной (подушной) переписи 1718 - 1719 гг.
При упоминании имени царевича все оживились, лица повеселели. Демид начал крутить усы, длинный Чесалов растерянно-радостно оглядывал всех своими маленькими, птичьими глазками.
Софрон задумался:
– А правда ли это?
– Да, верные люди говорят, а в церквах попы нарочно его за упокой поминают... Для отвода глаз. Питирим приказал.
Филька пришел в азарт. Вскочил с места, ухватил Софрона за руку:
– Верь мне! Похоронили в Питере другого человека заместо Алексея... А от Петра не жди ничего. Готовь отряд... ватагу... Навстречу царевичу пойдем. Все двинемся... Мы не одни, из Стародубья большущее войско тронулось.
– Яблочко от яблони недалеко ложится. Попусту не думайте о царевиче. Самим нам на себя надеяться надобно! Вот что!
– отрезал Софрон.
– Дело говоришь, - вздохнул, поглаживая свой громадный нос, Чесалов.
– Как видать из писанья епископа, другого выхода нет. Гроза надвигается на простолюдина... Надо защищаться. И я уйду на Волгу. С Софроном. Вместе будем, вместе биться с врагом, вместе, если надо, и погибнем... Смерть нам теперь не страшна.
– Ну что же, да будет так, - сказал Исайя.
– Орлам летать и полагается... Я так и думал об этом молодце, - указал он на Софрона.
– Он может. Взгляд горячий, сердце львиное и сила самсонова... И его ждут с нетерпением в ватаге у Макарья. Гонца к нам присылали.