Питирим
Шрифт:
Чесалов застыл, вытянувшись рядом с Софроном. Налитыми кровью глазами он рассматривал каждого человека, словно силился разгадать мысли ватажников: понравился или не понравился им парень?
– Отвечайте же, други, - вновь громко спросил Чесалов.
– Атаман он или нет?
– Дело решенное, - раздалось в толпе.
– Орлом глядит - надо быть, и когти орлиные...
– Что говорить! Парень дюжий и, видать, удачливый...
– Спасибо Фильке-кузнецу! Не ошибся.
Кругом загалдели. Маленький, безусый Филатка (из деревни сбежал отрок искать проданного
– Слава отцу и матери и святому духу, что безгрешно родили такого-этакого сына, желаем ему допьяна пити вчера и ныне и вовеки с нами, а затем - аминь. Величаю умное во крепости стояние непоколебимое сего большерослого юноши. Обнажаяся, вошед в воду и выйдя из оной, Иваном Воином наречется! Аллилуия, аллилуия!
Смеялось солнце, прогревая радостью сердца, наполняя их горячей отвагой, веселили чайки, задоря крылом, а в речных просторах гудела разноголосая, бесшабашная "аллилуия", разносился грозный мужицкий рев.
Сбив шапки набекрень, разинув зубастые рты, вольные люди, голь голянская тянули "аллилуию" с чувством и озорством; и смешивалась в этом пенье молодецкая удаль с гневом и отчаяньем...
Дело сделано: Иван Воин - атаман ватаги. Облобызав всех поочередно, поставил он молодцов в ряд и сосчитал: двадцать пять с атаманом. У кого не было, тому он роздал оружие: кому пищаль, кому самопал заморский, кому саблю. Свинца роздал на пули. Со всеми поговорил. Рассказали, кто и почему бежал на Волгу: иные от барской неволи, иные от военной муштры, от рекрутчины, чтобы не поставили "чертову печать", а отец Карп признался, что ушел из епархии за ненадобностью. Церквей попам, оказывается, не хватает, и богомольцев тоже, а у помещиков домовые церкви Питирим поломал.
– Чтобы ему ни дна, ни покрышки, - ворчал поп, - поневоле татьбою и займешься. Да и не один я - многие попы ворами стали и даже убивцами.
Софрон слушал внимательно и расспрашивал о том, как фамилия того или иного помещика, а солдат - из какого полка...
Антошка Истомин облегченно вздохнул. С большою охотою он уступил свое первенство Софрону. Отец Карп и тут подоспел:
– Ты чего какой скушный?
– дернул он за рукав Антошку, а сам косится на Софрона, кивая в его сторону.
Антошка сокрушенно развел руками:
– Как же мне не скучать? Надо бы мне было давеча тебя, родной, утопить, а я, как всегда, мягким сердцем сдобрился... Ей богу! Дурака свалял.
– Вода меня не примет...
– хотел поп отыграться шуткой.
– Давай попробуем.
Истомин сделал шаг по направлению к отцу Карпу. Батя убежал.
– Зря мы его приняли. Порядков наших не понимает, - буркнул ему вслед Истомин.
– О царствии небесном много говорит.
Хлебохранителем и кашеваром ватага определила быть попу. Наиболее подходящее для духовного сана дело. Все посмеялись над ним, как всегда. Получив хлеб, он отложил краюшку и смиренно проговорил:
– И на водах жить можно, только обязательно нательный крестик носить надо, а то водяной захватит в кабалу: в своего батрака обратит, заставит на него работать, переливать воду, перемывать песок, рыбу ловить...
– По-твоему, значит, выходит - в воде тоже кабала?
– негодующе спросили его товарищи.
– И даже на небе, - вздохнул отец Карп.
– Только на небесах последние будут первыми, а первые будут последними.
Прислушивавшийся к их разговору Софрон сказал:
– Последние будут и на земле первыми, прежде чем на небе. Имейте такую мысль.
У всех глаза оживились, - ловко сказал атаман, а Филатка стыдливо признался, что он во сне видел, будто он на барине на своем верхом ездил отца разыскивать.
Все расхохотались. Истомин крепко его обнял и попу велел приложиться к Филатке.
– Только не как Иуда, а по-настоящему... Ну! Лобзай лыцаря!
Поп обиделся, раскрыл рот, показал беззубые десны. Выяснилось, что зубы ему пять лет назад его барин-помещик выбил за то, что отец Карп не помянул в обедню его тещу, "болярыню" Василису*.
_______________
* В поминаниях дворян поминали с прибавлением слова "болярыня",
"болярин".
От смеха и шуток перешли к делу. Обрядились по-боевому и припасы в мешках привесили по бокам, сумки с порохом, со свинцом. Софрон дал наставление:
– Страхом не страшиться. Не роптать. Досыта не наедаться, но и с голоду не умирать. Что с бою взято, то свято. Милости ни от кого не ждите. Чей берег, того и рыба. Нас ворами зовут, а мы не воры. Известно. Водки остерегайся, народ оберегай - Стенька пропил свою силу и народ в печали оставил. Нам не годится так. Глядите в оба, помня: лес видит, а поле слышит. Кругом враги.
Слушали атамана, затаив дыхание, и диву давались: откуда у такого молодого парня премудрость подобная? Словно книга во рту запихана. И облегченно вздыхали: "с таким князем дружина не пропадет".
Антошка Истомин, ковыряя саблей песок, заявил громогласно:
– Теперь не подвертывайся никто под руку. Беда! Никого не помилую порешу без оглядки. И пушкой меня не испугаешь. Ярость во мне появилась.
Софрон ему возразил:
– Нельзя так. Люди разные, и польза и вред человечеству от них разные. Без разбору губить нельзя. Это разбой будет.
Истомин потупился.
Софрон говорил о том, что единственные враги - это помещики, бояре, дворяне, офицеры и подобные Питириму палачи чернорясные. Он говорил, что "не только люди, - бог, и тот попал в кабалу к царским холуям. Никак не может освободиться; а в царских казенных лапах ему хуже, чем было на распятии". Епископ, вроде Пилата, руки умывает. По его же наущению брат шпионит за братом, а сын за отцом, и появились такие шпионы родных кровей даже в семьях правоверных раскольщиков. Дочь купца Овчинникова именно так предала своего родного отца.