Питирим
Шрифт:
– Как ты, старец Герасим?
– спросил, задумчиво поглаживая бороду, дядя Исайя.
Старец молчал. Все оглянулись на него.
– Чего же ты молчишь, праведник?
– А что я могу?
– тихо заговорил Герасим.
– Будь я помоложе, пошел бы и я - божье дело. Вы молодые. Нагрешите, а после замолите, а мне уж времечко истекло. Не замолишь.
Софрон выпрямился, тряхнул кудрями. Голос его звучал мужественно.
– Они подняли на нас меч. А в писании сказано: поднявший меч от меча и погибнет. Да будет так. Давайте нам ружей... сабель... и стругов... Диакон Александр призывает к повиновению и раболепству, а я зову вас к бою. Убивать себя - великий грех. Не лучше ли, чем пожигать себя и детей своих, взять меч в руки и бить врага?
– Купцы помогут которые...
– весело сказал Филька.
– Деньги уже есть. Только их караваны трогать не надо. Олисов обещал.
Встали. Отец Герасим, разглаживая отекшие ноги, вслух прочитал молитву о низвержении врагов, захвативших престол и церковь.
Когда Филька вышел из пещеры, над Окой стоял теплый синий сумрак. Невдалеке тихо звенели брызги под торопливыми веслами. Месяц повис над Кунавинской слободой. Чернели маковки сосен. Прокричал филин на той стороне Оки, в роще.
Филька, тихо и ловко ныряя в кустарниках, словно лисенок, стал взбираться в гору, на посад.
XX
Монахи Духова монастыря испуганно тряслись, внимая грохоту бури. В темной пропасти под кремлевской горой бушевала Волга. Молнии рассекали ночное небо и, срываясь, тонули в реке. Вспыхивали кресты соборов, гордые своею суровой властью над людьми.
К архиерейскому дому, в темени, через кустарники, пробирался человек. Послышался голос стражи: "Кто там?" Окрик повторился, но, кроме смятенного шелеста листвы и раскатов грома, - ничего не последовало в ответ. Человек нырнул в архиерейский дом. Вода ручьями лила с его черной рясы, скуфья съехала набок; весь он съежился от страха и промокнувшей насквозь одежды. Упал на колени перед Питиримом и тремя перстами несколько раз перекрестился.
– Благослови, владыко!
– ткнулся он лбом в ноги Питириму.
– Благословенно имя господне отныне и вовеки! Встань, Варсонофий... Рассказывай.
Старец быстро поднялся с пола и поцеловал епископу руку, а затем около иконостаса жиденьким голоском, задыхаясь от волненья, пропел: "Достойно есть, яко воистину..."
После молитвы, отдышавшись, сказал:
– Пречестнейшему вождю церкви святыя, епископу Питириму, низостно кланяюсь и вручаю ответы смиренных старцев наших, скитожительствующих в керженских и чернораменских лесах.
Обнюхивая воздух, низко поклонился и подал Питириму бумажный свиток. Епископ взял свиток, подставив Варсонофию руку, к которой тот и приложился.
– Всепокорный и неослушный раб его царского величества и вашего архиерейства по вашему зову явился и признаю, что представленные скитами вам ответы, за краткостью ума нашего, скудомыслия полны... И так как я не согласен с ними, то и подписи руки моей к ним не приложил...
– Много ли ответов тебе не показалось?
– испытующе глядя на Варсонофия, спросил Питирим.
– Как-де правду сказать, мне и все они не кажутся.
– А вызвал я тебя, чтобы объявил ты там на Керженце и в Черной Рамени, что епископ не отпустит диакона до той поры, пока не разменяется с ними настоящими ответами перед самим народом... Надлежит мне таковую вашу неправду, приехав на Керженец, при собрании всего народа обличить. И когда приеду, тогда и вам свои ответы отдам. Пускай все видят.
– Да будет так!
– смиренно поклонился Варсонофий.
Питирим молча, с любопытством разглядывал старца, у которого на худом лице засияла убогая радость, и вдруг, взяв его за тощую руку своей могучей дланью, подвел к скамье: "Садись!" Сел и сам рядом.
– Помоги мне. Вижу. Вижу, что свет истины живет в разуме твоем, и сердце твое - сердце праведника. Ты можешь внять голосу пастыря.
Варсонофий чуть не заплакал, так его растрогал ласковый голос Питирима.
– Жажду я вашего благоуветливого, кроткого и мудрого врачевания, сказал Варсонофий, снова поцеловав руку епископа.
– Многое не по душе мне, творимое скитожителями... От многого я отрекаюсь навсегда.
Лицо епископа просветлело.
– Держи говоримое в тайне. Ответы ваши неправые суть, написаны человеком, не знающим святого писания. Возьми ответы другие, не основанные на ложных еретических сказаниях, а согласные с канонами святой восточной кафолической церкви.
И он достал из стола другой свиток и вручил его Варсонофию.
– Александра я не отпущу... Давай сказку поручительства за него, что он не уйдет никуда, тогда захватывай и его с собой на Керженец... Надеешься на его верность?
Варсонофий отрицательно покачал головой:
– Не надеюсь.
– Ночуй у меня в покоях, а завтра иди к губернатору. Он поговорит с тобой о выгодном для вашего согласия деле.
– Питирим дал записку на имя Ржевского.
– Леса сдаются вам на разработку для кораблей... Освобождаем вас от рекрутчины, от двойного оклада, от налога за бороды, щедрую плату за работу имать будете... Объяви там.
Варсонофий вновь приложился к руке епископа, благодаря его за эту милость.
– А теперь иди, спи!..
Но не скоро легли спать епископ и Варсонофий. Почти до самого утра просидели они, беседуя. Питирим учил, что должен Варсонофий сделать в скитах к его приезду на Керженец. Между прочим оказалось, что Варсонофий кое-что знает об обер-ландрихтере Нестерове. Пять дней подряд следил он за ним: "Вредный человек этот Нестеров". И к побегу кандальников безусловно причастен, и в скитах на него надеются, им обнадежены. Питирим, от радости и удивления усердию старца, обнял его, дал ему перо и бумагу и велел все написать, что он знает о Нестерове.
Гроза сходила на нет, ветер улегся в горах, только за раскрытым окном крупные и редкие капли дождя шуршали в листве. В покои епископа входил теплый, душистый, увлажненный дождем воздух. Светало.
В саду над Волгой бродили сонные монастырские стражники Масейка и Назарка. Только под утро, когда с колокольни Спасо-Преображенского собора сорвались и потекли над садами четыре грузные удара, увидели они, что в покоях епископа погас огонь.
Но, как ни зорко охраняли они архиерейский дом и Духовный приказ, однако не приметили того, что в сад под окно кельи епископа забралась некая загадочная персона, влезла по бревнам до самого окна, сунула в него набитую чем-то котомку и, не хуже любой кошки, пала наземь, скатилась вниз по горе, перепрыгнула через обвал стены и побежала по волжскому обрыву вниз к реке.