Питомник
Шрифт:
— Розетка была?
— Вот этого я не знаю. Думаете, аппарат он тоже мог прихватить?
— Конечно. Но это в принципе уже не важно — Евгения Михайловна поставила на стол тарелки, выложила баклажановый салат в прозрачную миску, — он мог уйти просто потому, что ему стало скучно мучить полумертвую девушку. Надоело, и все. Она уже ничего не чувствовала, она ведь сказала, что он все время смотрел ей в глаза, пока истязал. А когда эти глаза перестали выражать что-либо, он потерял интерес к жертве.
— Допустим, — кивнул Бородин, — но почему он оставил живую свидетельницу?
— Во-первых, мог
— Мертвую жертву, — напомнил Бородин.
— Но убитую не ради молчания, а ради удовольствия.
— Иными словами, вы считаете, он болен?
— Да, конечно. Если ваша пьянчужка не обозналась.
Илья Никитич застыл с вилкой у рта. Кусок рыбы соскользнул назад, в тарелку. Он не стал говорить, что фоторобот уже был показан младшему лейтенанту Телечкину. Коля долго, мучительно вглядывался в картинку, печально вздыхал и наконец сообщил, что получается пятьдесят на пятьдесят. Может, это тот самый убийца с черепами и свастикой, а может, совсем другой человек. Вот если бы увидеть его живого, тогда да, не ошибешься. А фоторобот — вещь приблизительная.
— Я понимаю, вы устали натыкаться на тупики, — улыбнулась Евгения Михайловна, — ведь маска черта тоже оказалась выдумкой?
— Откуда вы знаете? — глухо кашлянув, спросил Бородин.
— Мне так кажется. Вы специально отправились в магазин, отыскали эту пакость, купили, потом натянули на голову. Это было в некотором смысле актом отчаяния. Дело зависло, убийца гулял на свободе, Люсе становилось все хуже, начальство настаивало, что в этом убийстве нет судебной перспективы. Вам надо было как-то действовать, вы понимали, что это только иллюзия движения, но не могли стоять на месте. Верно?
Бородин молча кивнул и наконец отправил в рот кусок рыбы.
— Должна вам сказать, — продолжала Евгения Михайловна, — когда я рылась в словарях и энциклопедиях, искала всяких идиотских Лоа, Бака, Маман Бригит, мне тоже казалось, что я занимаюсь совершенной ерундой, напрасно трачу ночь. Единственное разумное объяснение — надо что-то делать! Ну хорошо, я откопала, что вся эта нечисть проживает в африканской религии вуду. Таким образом, мне стало известно, что некие люди, окружавшие Люсю, увлекаются модной гадостью, играют в игры, для человеческой психики весьма опасные. Ну, и что дальше? Разумеется, все это в десять раз страшнее оттого, что происходит в семейном детском доме или в многодетной семье с усыновленными сиротами.
Бородин поднял палец и пробормотал что-то, глаза его при этом широко, выразительно распахнулись.
— Что, простите?
— Африканские маски! — прошептал он, дожевав салат. — Она не обозналась! В квартире, где ее мучили, стены были увешаны страшными масками. И он забрал их с собой, когда ушел.
— Да что вы так волнуетесь? — пожала плечами Евгения Михайловна. — Уже сегодня к вечеру мы будем знать точно, он
— От Люси? — Бородин грустно улыбнулся. — А вам не кажется, что это тоже иллюзия движения? Дело пятилетней давности безнадежно зависло, хотя жертва осталась жива, и она, в отличие от Люси, была нормальным, дееспособным свидетелем.
— Илья Никитич, вы что, забыли про близнецов и про взрыв?
— Конечно не забыл. Но мало ли женщин, которых называют «мама Зоя»? Имя достаточно распространенное.
— Скажите еще, что у нас полным-полно многодетных семей, увлекающихся вуду и черной магией, — Евгения Михайловна закурила, — знаете, почему он убил Лилию Коломеец? Она приезжала навещать Люсю и стала свидетельницей какой-нибудь ритуальной мерзости, естественно, захотела забрать оттуда девочку, возможно, пригрозила, что предаст все огласке.
— Нет, погодите, — Бородин помотал головой, — вы только что сами сказали, он маньяк. Зачем ему мотив?
— Илья Никитич, ну вы же опытный человек. Вы знаете, что серийники практически всегда признаются дееспособными. От нормальных людей они отличаются тем, что убивают спокойно и с удовольствием. Некоторые психиатры определяют это как моральную идиотию. Ну что мы с вами головы себе морочим? Ведь ясно, он убил бомжиху потому, что она его видела. И на младшего лейтенанта покушался тоже не просто так, не ради удовольствия. Бомжихе он нанес восемнадцать ударов, поскольку у него была такая возможность. Думаю, за этим стоит не только его личный кайф, но и ритуал. А с лейтенантом ему было не до ритуала. И проделал он все весьма толково, у всех возникла иллюзия, что Телечкина сбила машина. Он сумасшедший, но вовсе не дурак. Ну что, вы не раздумали пить кофе? Или все-таки чай?
— Кофе, — широко улыбнулся Бородин, — крепкий и сладкий. Я так давно мечтал об этом.
— Мечтали о чашке кофе? — засмеялась Евгения Михайловна. — Что же вам мешало?
— Как вы не понимаете, я мечтал выпить кофейку с вами, на кухне, у вас дома, или у меня, не важно. Мне это снилось в последнее время, как мы с вами сидим вдвоем, разговариваем, о чем, не имеет значения. Я на вас смотрю, слышу ваш голос, и все, ничего больше не нужно. Честно говоря, даже кофе не нужно, — он произнес свой короткий монолог очень быстро и тихо, на одном дыхании, и замолчал, спрятал глаза под тяжелыми сонными веками.
— Знаете, какая я зануда? — Евгения Михайловна покачала головой. — Со мной скучно пить кофе. И не пить тоже скучно. Я или молчу, или говорю много, тускло, наукообразно. Кроме моих больных подростков, мне уже давно ничего не интересно, и сын считает, что от моего занудства они становятся еще более сумасшедшими, я…
Зазвонил мобильный, и они оба вздрогнули. Евгения Михайловна защелкала зажигалкой, пытаясь прикурить.
— Привет, Варюша, — сказал в трубку Илья Никитич, — все без толку, как я и думал? Ты шутишь или серьезно? Что, прямо так и сидит? И ты совершенно уверена? Погоди, а ты сама где находишься? Зачем? Ни в коем случае! Так, быстренько адрес скажи мне. Нет, я запомню. Я сейчас свяжусь с районным отделением, его проверят. Давай-ка, девочка, уезжай оттуда. Нет, погоди, как прошел разговор? Что же ты сразу не сказала?! С этого надо было начинать. Все, я перезвоню тебе позже.