Питомник
Шрифт:
— Да, прямо домой. И как можно быстрей. Мне очень худо, девочка. Не спрашивай, что случилось. У меня большое горе. Ты приедешь, я объясню. — В трубке послышались частые гудки. Варя убрала телефон в сумку и увидела, как Ксюша беседует со старушкой, хозяйкой двух дрожащих карликовых пинчеров.
Так и не дождавшись конца разговора, Варя села в машину и отправилась к Пныре в Сокольники.
У стены стояла широченная тахта, застеленная клетчатым пледом. Ира упала на нее и, заложив руки под голову, уставилась в потолок. Света обошла подвал, подняла с
— Умница. — Ира прикрыла глаза. — Посмотри, что еще может нам пригодиться. Здесь всего навалом. Вон сколько досок с гвоздями.
— Пригодиться для чего? — спросила Света с усмешкой.
— На всякий случай, — промурлыкала Ира и потянулась, хрустнув суставами. — Лучше иметь такое оружие, чем вообще никакого.
— У них автоматы, — напомнила Света.
— Если бы они хотели нас кончить, давно бы это сделали. У них другие задачи. Ты поняла, чей это дом?
— Нет.
— А я почти сразу догадалась. Здесь обитает Петр Петрович. Поскольку сейчас он изволит отдыхать на европейских курортах, нас посадили сюда до его возвращения.
— Откуда ты все это знаешь?
— Во-первых, у меня ушки на макушке, во-вторых, интуиция. И она мне подсказывает, что париться нам здесь предстоит совсем недолго. Если дело в Ларискиной болтовне, то нас задержали для объяснений с П.П. Он дядька неглупый, мы объясним все, как есть, он поймет. Мы не виноваты, что Лариска подслушивала.
— А платье? — тихо спросила Света, присаживаясь на край тахты.
— Что — платье? Мы уже знаем, оно совершенно ни при чем.
— Это пока, — вздохнула Света, — а когда его увидит П.П.? Ты права, Гулливер и остальные мордовороты в этом ничего не смыслят, для них тряпка и есть тряпка. Но Петр Петрович — совсем другое дело.
— А почему П.П, должен его увидеть? Ты собираешься напялить нашу голубую «Шанель» и соблазнить сладкого Петюню? Не думаю, что он такой уж сладкий. — Она смешно сморщила нос. — Он из тех мужиков, которые забивают свою природную козлиную вонь дорогим парфюмом, дезодорантами для подмышек, рта, ног, принимают душ и меняют белье трижды в день и все равно воняют, особенно в койке, когда пот градом.
— У тебя большой опыт? — усмехнулась Света.
— Опыт у нас с тобой, сестренка, один на двоих, но огромный и мерзкий. Полагаю, обеим на всю жизнь хватит.
Света упала рядом с сестрой на тахту и засмеялась. Смех ее звучал оглушительно и жутко, отскакивал гулким эхом от голых каменных стен. Наверху послышался стук, через минуту грохнула железная дверь и появился охранник с автоматом.
— Чего надо? — рявкнула Света, и лицо ее мгновенно стало серьезным.
— Кончай шуметь, — отчеканил охранник механическим басом.
— Ой ты, миленький, — сморщилась Ира, — испугался, да? На улице слышно? Ну, чего застыл? Иди, дружок. Свободен.
— Будете шуметь, урою, — пообещал охранник и скрылся за дверью. Несколько секунд они молча слушали грохот замков, тяжелые шаги по лестнице.
— Знаешь, у меня из головы не выходит, как Руслан обозвал нашу маму проституткой, — внезапно произнесла Ира и, приподнявшись на локте, взглянула сверху вниз на сестру. —
— Конечно. — Света, оскалилась и открыла глаза. — Повесить. Я бы с удовольствием это сделала.
— Наша мама не была проституткой, — хмуро отчеканила Ира.
— Какая разница, кем она была, если мы ее никогда не видели? Может, ее вообще не существовало. Мы с тобой подкидыши, врожденные сироты, — пробормотала Света и после долгого молчания громко спросила:
— Как ты думаешь, что они сделают с Лариской?
— Уроют. Если поверят нам, а не ей.
— А если наоборот?
— Наоборот не будет. Просто потому, что мы им нужней. Мы перспективней. Она ведь олигофренка, ты разве не знаешь?
— Кто, Лариска? — Света приподняла брови.
— Ну да, у нее диагноз. Она сама недавно мне сказала. Ты знаешь, как она любит поплакаться, какие все вокруг гады, какая она бедная, беззащитная сиротка, которую всякий норовит обидеть. — Ира тут же скорчила соответствующую гримасу, жалобную и глупую.
— Между прочим, у нас с тобой тоже диагноз. Ты помнишь психиатршу в интернате?
— Еще бы, — хохотнула Ира, — эту сучку я до смерти не забуду. Помнишь, как ей положили тухлое яичко в сапог? — Ира подмигнула, и лицо ее смягчилось, ей было приятно погрузиться в воспоминания семилетней давности.
— Да, — эхом отозвалась Света, — потом устроили жуткое следствие, нас в одних трусиках, босиком выстроили на всю ночь в физкультурном зале, причем сообразили собрать только тех, кому эта гадина написала чертов диагноз. Знали, сволочи, откуда ветер дует. Хорошо, что никто не сознался и никто никого не заложил. А холодно было и жутко. Директриса ходила вдоль строя в пальто, в шапке, следила, чтобы мы за руки не держались. Так ведь и не узнали, кто это сделал, даже мы не узнали.
Ира вздохнула и нежным, кошачьим голоском произнесла:
— Я это яичко месяц хранила в картонке от электрической лампочки, все думала, как бы использовать. Сначала хотела подложить в сумку нашей классной, но потом пожалела. Она ведь неплохая была, в сущности, не злая. А вот психиатршу я ненавидела. Ох, какой же был кайф, когда я влезла во время урока в учительскую раздевалку. Попросилась в туалет, заглянула по дороге, дверь была открыта, и ни души. Она как раз купила себе сапоги, я слышала на перемене, как она хвасталась учителям. Они стояли в шкафу, новенькие, светло-коричневые, низ кожаный, голенище замшевое, средняя танкетка, мягкая, пружинистая, очень удобная. А внутри натуральный мех. Вот в этот теплый уютный мех я и подложила свое заветное тухлое яичко.
— Ирка, ты шутишь или издеваешься? — Света вскочила с тахты. — Скажи честно, ты это только что придумала?
— Я это сделала, — отчеканила Ира. — Семь лет назад именно я подложила тухлое яйцо в новый сапог психиатрше. Потому что она должна была заплатить за наш поганый диагноз, иначе я бы перестала себя уважать. Мы не олигофренки. Мы с тобой нормальные, более того, мы очень умные, красивые и портить себе жизнь никому никогда не позволим.
— Чего же ты мне не сказала?! — Света даже побледнела от возмущения. — Думала, не выдержу, заложу тебя? Ну, спасибо, сестренка, никогда тебе этого не прощу!