Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)
Шрифт:
Потом тебе наконец разрешили забирать нас на денек, и ты стала приглашать на выходной всю нашу компашку. Светка к тому времени уже называла тебя мамой, правда, вскоре она стала сбегать все чаще и чаще, в ней словно жил сумасшедший железный моторчик, ему бессмысленно было сопротивляться, никакими силами нельзя было ее удержать – невозможно! – так и шло, пока ее не убили, в зарослях Измайловского парка. Хотя нам наврали другое – мы узнали все равно. Никто не смог уберечь Алену, уже совсем взрослой, четырнадцатилетней, резко усыновили французы, и она укатила в замок с башенками и белыми лебедями на темно-зеленом, открытку прислала один раз. Всё. На наши письма, вопросы – ни звука, ни слова! «Значит, ей хорошо, – улыбалась ты. – Пишут часто, только когда страдают». Настя, самая тебе преданная из всех,
Так я и осталась одна.
Тут ты как раз сломала руку – и два месяца мы ничем не занимались, зато я приезжала к тебе домой несколько раз – просто так. Ты просила сделать кое-что по хозяйству, поила чаем, один раз даже оставила переночевать – кухня, чашки, топчанчик и пляски ложек.
Никогда я так и не смогла назвать тебя «мама». Какая ты мне мама, слушай! Я сама уже мама почти, Евгешка-то выбила для меня, как для самой умной! для надежды и гордости! три побежденные олимпиады – я давно поступила куда захочу! – выбила мне жилье, у меня будет своя квартира, однушка на самом краю, ну и что – все равно дико круто. Только что мне там делать одной в однушке? Просто жить, ты сказала, Гос-поди! Но разве же дело в этом, разве в этом ужас – когда началось оформление этой квартиры – стало ясно, не только школа кончается, не только я переезжаю в другой дом, кончается зачем мне к тебе приходить – эти рамки крошатся, уроки кройки-шитья-дизайна, мастер-классы, как быть женщиной, мамой, женой, сестрой (мы потом догадались, что ты и про это) – назови как угодно, но все это шипит, испаряется, будто не было… Ты сказала глубокой ночью, когда догорел наш выпускной, последний фейерверк и стало пора прощаться, я спросила тебя одними глазами: «Что же дальше?» Ты ответила вслух: «Как далеко мы забрались на этом кораблике, тут уж и дом мой недалеко, пешком можно дойти – хочешь переночуешь?» А когда мы добрались наконец до дома, ты добавила, будто сама слегка этому удивляясь, в твоем непередаваемом отстраненном духе: «Что ж, давай теперь просто дружить». Я сказала, вдруг потеряв голос, просипела едва различимо: но я не знаю, что это значит. А ты ответила: ну, подумай.
И я закричала.
Дружить, значит, бегать вместе – бежим скорее! Бегонии бьют в пылающие ладони, бегонии гонят в побег. Танцуем, летим, плывем, выскакиваем на песок, карабкаемся на высокую гору, осыпая камешки вниз, водопады камней, спугнув оленя, двух горных коз. Главное, руки не отпускать, не оглядываться, не смотреть даже друг на друга – это и есть женская дружба, не знала? Уф. Тяжело все-таки подниматься так долго. Вот и камень, присядем. Навсегда застряв в этом побеге, в переменах заката-рассвета, вдвоем.
И опять ты поднимаешь веточки, срываешь листочки, что-то тихое мастеришь. Человечек в широкополой остроконечной шляпе-листе.
– Кто это, знаешь?
– Нет.
– Китаец.
– Опять, что ли, сказка?
– Да. Возможно, последняя. Надеюсь, что последняя, во всяком случае.
– Я тебя умоляю!
– Что за тон?
– Самое кошмарное слово на свете – «последний».
– Хорошо, – ты кивнула. – Просто история. Еще одна. Можно?
Подожди. Сначала я расскажу тебе. Сначала все-таки я.
Но ты же все это время только и говорила.
Значит, еще совсем немного, в последний, если уж ты так хочешь, раз.
И среди этих гор, над долиной с коровами из-под душа, озером, по которому так невероятно плыть под парусами, я рассказываю тебе свою самую заветную сказку, которую придумывала все это время и вот наконец решила тебе рассказать. Слушай!
Жила-была девочка, с косичками или без, рыжая, блондинка или шатенка.
Ее маму убил грузовик, ее папа-поэт был за рулем и пел в этот момент веселые песни. Он хорошенько выпил, и даже за рулем два раза приложился к бутылке с янтарным блеском, но тут грузовик. Выжило, двое. Папа – инвалидом еще на год, девочка трех с половиной лет, с косичками или без, на целую жизнь, царапины, сотрясение мозга. Но и всё. Из больницы – в дом для детей, у которых нет. Хотя папа-поэт некоторое время еще пролежал где-то там подвешенный кверху, гирьки, уколы, перевязки и постоянная боль. Два раза он даже звонил, говорил с ней по телефону. Хотя, может быть, три. Или один. Она не помнила
В конце концов девочка приспособилась, привыкла. Жить так, как принято там, куда забросил ее грузовик и папа. За эти годы она придумала себе десять пап и, симметрично, столько же мам, один отважней другого, одна добрей и красивей другой. Она плохо училась, эта девочка, ей как-то все было дико по барабану, и она тормозила, потому что все время придумывала каких-то людей, зверей, синичек – несуществующих, вот тех же маму и папу, но заодно и волшебниц, говорящих котов, дикобразов, в общем, так глубоко погружалась в свой придуманный зоопарк, так далеко забредала в глухие чащобы, что не успевала сделать уроки. Ее держали за неисправимую лентяйку и чуть придурковатую, но такие ведь были в их доме практически все. Так и длилось.
Но однажды их детский дом должен был переехать в другое здание – старое совсем обветшало, обвалившейся штукатуркой ранило двух мальчиков – в общем, было пора.
Летом все стали готовиться к переезду. В коробки и ящики складывали книги, документы, бумаги, и вот так совершенно случайно обнаружили в девочкином личном деле письмо. Оно просто выпало незакрепленное из ее дела, которое через мгновение должны были похоронить еще лет на двести в коробке, но директор детского дома взглянула, что это там вывалилось, что за конверт.
На конверте было написано «такой-то» – фамилия, имя этой девочки и смешное уточнение рядом: «когда она научится хорошо читать». Директор нахмурилась, припоминая что-то. И глубоко задумалась, надо ли передавать это письмо, так, кстати, и неразорванное, от давно умершего человека, не взбудоражит ли это напрасно девочку, не разволнует ли весь коллектив – в любом случае следовало его сначала прочесть. Но тут ее отвлекли, она вышла, потом она вернулась, вспомнила про письмо, но ее снова отвлекли, звонило начальство, был очень нервный разговор, директор положила конверт на стол своего секретаря в соседней комнате и снова о нем забыла. Зато старшеклассницы, которые помогали ей складываться и были здесь же, письмо заметили, прочли, что написано на конверте, и сейчас же разнесли новость всему свету. Девочке в том числе. Некуда было деваться – ей отдали это письмо с увещеваниями, предупреждениями, почти угрозой. Она взяла его совершенно спокойно, а потом, улучив минутку, незаметно вышла из детского дома. Побрела по их небольшому заросшему парку, забилась в самый дальний угол, села на какую-то мшистую корягу и стала рассматривать конверт. Это был конверт старого образца, не вытянутый, строго прямоугольный, с картинкой. На картинке были красный замок и подпись: «Тракай».
Внутри лежала новогодняя открытка. Самая обыкновенная – с цветными шарами на елочных ветках, в розоватых отблесках белой витой свечи. Открытка была двойной и была исписана изнутри мелкими печатными буквами на двух сторонах. Видно было, что тот, кто это писал, ужасно старался. Старался все уместить и чтобы было понятно.
Девочка оглянулась последний раз вокруг, подержала взгляд на листьях лип, тополей, каштанов – все деревья здесь она знала наизусть, и нырнула.
Дорогая дочка.
Рад, что ты уже умеешь читать. Молодец! Пишет тебе твой папа. Из больницы. Мы попали в аварию, мама погибла, что бы тебе ни говорили. Я хочу, чтобы ты это знала. Но ты жива. И читаешь это. Значит, все будет хорошо.
Дочка, я хочу открыть тебе три секрета. Только храни их в тайне, договорились?
Секрет № 1.
Есть чудный мир, мир воображения, творчества, мир твоей полной свободы. Туда всегда можно спрятаться. От любой беды. Когда тебе будет трудно, можно переждать бурю там. Но нужно уметь возвращаться, очень важно возвращаться назад. И жить дальше. Сам я всю жизнь сочиняю стихи, их не печатают, но это не страшно – именно они не раз помогали мне выжить. На самом деле, наверное, тысячу раз.