Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)
Шрифт:
Ты, спокойно вынимая сигарету у меня прямо изо рта, гасишь о камень, выкидываешь за плечо и говоришь как ни в чем не бывало:
– И все же напомню, я напомню тебе конец.
В тот последний раз, когда в очередную умиравшую деревню прибыли ученые, чтобы изучать феномен этого старика, он раскрыл им свою тайну. Сначала он не давался, как обычно, обойдя всех жителей, спрятался в лачужке и никого не пускал. Ученые терпеливо ждали. Но вот потемнело, и дождь пошел снова. Старик вышел прямо под открытое небо, под дождь, ученые бросились к нему, умоляя объяснить. Как же он это делает? Как? В конце концов старик все же завел их, продрогших, до нитки промокших, в свою лачугу. И открыл им правду. Сначала, рассказывал он, пока я хожу по домам, говорю с людьми, я переполняюсь их горем, пропитываясь тоской, горько плачу – словом, делаюсь совсем таким же,
Ты замолкаешь. А я зажигаю новую.
Черт возьми, какое ж вранье! Кто это придумал? Слушай, это ведь опять твои сказки. И эту ты что же, сама сочинила?
Ты поднимаешь глаза, говоришь:
– Сама? А как же книжка, в которой ты это читала?
– Я придумала книжку! Тебе назло. Он – обыкновенный колдун, твой китаец, маг, шаман или кто там еще. Монахи русские тоже умели молиться и вызывать снегопады, дожди, даже грозы, а еще…
Но вечер неотвратимо сыреет, и вот уже набрякшая в воздухе влажность лижет лицо, обнимает голову, волосы жмутся ко лбу, затылку. Ты не спрашиваешь меня, почему я так злюсь, что со мной. И так понятно. Все безнадежно. И ты просто встаешь и идешь. Ты молча уходишь. Я не верю. Остановись, пожалуйста, побудь еще хоть минуту! Оглянись хотя бы. Но ты уходишь. В тьму наступающей ночи, в свой одинокий дом, от меня – сурово.
И тогда я ударяюсь со всей дури о мать о сыру землю, оборачиваюсь громадной хищной – с крыльями размахом вот в эту ночь. Нагоняю.
Это, собственно, все, что мне остается: в тьме усесться на твой карниз, скользко цепляясь за жесть когтями, жадно глядеть желтыми, горящими, с нежностью, в гневе, как ты дышишь на белом, как ты умерла и тебе снится твой танец, снегири и игрушечные человечки. Не удержаться на жести – скольжу, срываюсь, но сейчас же взмываю выше, машу изо всех сил крылами, лечу навстречу совиной охоте, пусть скорее подстрелят. Блеск, хлопок, оглушительный взрыв прямо в центре облака, в сердцевине. Камнем валюсь наземь, но и это не смерть – оборачиваюсь рыжей мышкой-полевкой. Скольжу в прорезь норы – там буду ждать тебя, ждать, ждать Дюймовочку, в которую тебе все-таки придется превратиться. И прийти. Не бойся, не выдадим тебя ни за кого замуж, будем вместе подметать нашу норку, украшать ее лентами, незабудками, и смотри: рисуют еще баночки на полках в детских книжках – вот эти баночки мы будем вместе готовить. Варить варенье, солить и перчить. А вечером я буду любоваться, как ты красиво танцуешь.
Только вот и он, слышишь? Дождь. Сначала робко, слабо, едва скребется. Это конец, вот где он нас застал – но от тебя я это пока что скрою. Люди не чуют, как звери. И я пищу тебе совершенно другое: как здесь уютно и сухо, а ты прекрасна, милая крошка, но главное, как приятно, что здесь мы ему недоступны.
Ровный шум воды растет. Незаметно, но грозно. Клубы сырости тихо вплывают в наше жилище.
Ты, заподозрив, тянешь меня за лапку: пойдем, это что-то нехорошо, идем отсюда. Дождь все громче. Звучат приглушенные взрывы. И уже не льет – бешено хлещет ливень. Качка трясет нашу нору, жуткий треск. Земля раскололась, как чаша. Теперь так и будет всегда – небо не сможет напиться, насытиться водой. Земле останется только терпеть. Вот и мутные струйки срываются с потолка, брызжут из стенок – джакузи! Теперь и правда бежим!
Вперед по длинному глинистому коридору, в самый конец, отодвигаем засов, приоткрыв нашу крепкую дверку. Нельзя! Волна чуть нас не снесла, кое-как приперев камнем дверь, сейчас же назад, в другой незаметный выход. Но вода сочится уже повсюду, воде тоже так любопытно, как мы здесь устроились, какие у нас кроватки, она льется тонкими ручейками между ножек стола, пианино, шкафа. Вода тоже любит побегать, поиграть в догонялки.
Бежим верхним ходом, быстро-быстро, туда, где как будто суше, хотя и там уже тоже… Вода брызжет сверху, проступает снизу, мочит лапы. Значит, в противоположную сторону, рой, рой, рой быстрее насквозь, про это писал мне любимый папа – тут надежней, короче, но и тут вода – снова назад. Последний шанс здесь – пробиться сквозь эту насыпанную щебенку, эту гниль и вонь, не жалея себя. Мы сюда никогда не ходили, но вот и пробил час. Тяжко, смрадно, но мы все ближе, вот и жидкая грязь, постепенно рассеивается и невыносимый запах – наконец прореха. Небо. Блеклое, без звезд, на голову валятся ледяные прозрачные стены. Но все-таки это небо, а это твердь. Стоим израненные, шатаясь, по колено в воде, мчится поток, новый вал, через четыре мгновения здесь не будет никакой тверди, вцепляюсь зубами в светящийся обломок. Нет, никакой это не обломок, а железная коробочка. Пахнет шпротами, что ж, очень кстати, толкаю тебя в твой новый корабль, ты смятена, но, к счастью, послушна. Нет, на двоих здесь нет места, обе потонем. Я дождусь другой лодки. Порыв ветра относит тебя прочь. Новая волна – опрокидывает мордой вниз, тащит вслед. Плыву, плыву за тобой, ты тянешь мне руки, кричишь, отплевываешься. Лучше вычерпывай воду! Слышишь, вычерпывай воду! Прямо ладонями, да! Вода тяжело полощет загривок, ледяная волна снова накатывает сзади.
Греби не греби, шерсть намокла, тянет кольчугой на дно, хвост не слушается, застыл, усы ничего не чуют, глаза не глядят, кровавый туман застилает промокшую землю, дождь, кажется, глохнет, или это я уже ничего не слышу, кровь. Рассвет, успеваю сообразить, это рассвет и багровое утро. Холодный глоток, второй, третий – когда же кончится дождь? Нет, так и бьет, так и льет на землю свои потоки свихнувшийся старик китаец. Смывает новой гармонией старую землю. Исцеляет раны так просто, смертью. Прощай, родная. Больше ничем тебя не обеспокою.
Вот мое маленькое завещание. Если выживешь, ты должна, ты обязана, слышишь. Не забудь только вычерпывать воду, и плыви, плыви прямо к безумному старикашке, в его хижину, а наступит зима, зазвенят морозы – скользи по льду, танцуй фигурно, прыжки, вращения, пружинкой вверх и мягкое приземление. Когда кончатся льды, забелеют сугробы, упрямо бреди сквозь них, сквозь метель, лапландка нарисует тебе на сушеной рыбе дорогу, усадит на лучшего в стаде оленя, варежки не забудь, обхватив покрепче горячую шею. А растает зима, пойдут пески и ветер, пересядь на верблюда, пей побольше, поменьше нюхай – от верблюдов слишком кислый вонючий запах. Пройдут и пески, дальше начнутся горы, пересаживайся на ослика, аккуратно, медленно поднимайся по горным тропам. Но вот и равнина, люди в соломенных конусах-шляпах – китайцы. Среди пожухшего, пожелтевшего без воды риса.
Значит, он рядом. Здесь. Разыщи его до конца, иди упрямо, молю тебя, обнаружь его ветхую лачугу, затопившую целую землю. Выбей дверь каб-луком и сейчас же бросай гранату, взорви безумца в кровавые брызги, разорви навеки злобным порохом моего обожания.
МАРГИНАЛИИ-2
И началось.
Белые лужи тумана в оврагах, по самое горло. Подсолнух у обочины, облетевший. Пустые поля. Подростки на мотоциклах, без шлемов – волосы тормошит ветер. Стальной взблеск озера в соснячке. И быстро подступившая к самой дороге тьма. Гладко-черная, только фары встречных машин сияют морковным светом. Но вскоре и фары пропадают.
Автобус мчал и мчал в глушь. Первые восторги уже отлетели, волна возбуждения спала, все наконец наговорились, наулыбались – и стихли. Пузатая зеленая фляжка, долго ходившая по кругу, тянувшая ленточку неожиданной близости и острот, опустела, кто-то уже ровно сопел с легким всхрапом.
Писатель не спал, глядел, слушал, нюхал. Воздух! просачивался сквозь щели окон, пробивался из-под резиновой прокладки, из отогнутого треугольника в водительском отсеке веял– сыро, неузнаваемо, наполняя восторгом – что это? Такая свежесть откуда?
И когда вывалились наконец на волю, в тьму кромешную – ползли сюда, хотя под конец и неслись уже, семь часов почти, семь без малого, а? Когда выкатились из надышанной духоты – ох. Воздух опять. Теперь его стало столько. Будто на другой планете. С новой газовой оболочкой. Вот оно. Не задохнуться б, поосторожней, маленькими глоточками, а то знаете как, с непривычки, придется прикладываться к выхлопной трубе… Хе-хе!
О чем они?
Воздух. Объемный. Плотный. Многосоставный. Можно жевать. Расслаивать.