Плач юных сердец
Шрифт:
Ты бы видел, что с ними стало! Челюсти отпали. Сразу совсем другое отношение — стоило только сказать «четверо сыновей». Видишь, они в большинстве своем думают, что «художник» автоматически значит «пидор», и винить их в этом, наверное, не стоит. Короче, после этого они не знали, как мне угодить. Все время проставлялись, быстро вспомнили, как меня зовут, расспрашивали про Нью-Йорк, угорали над моими шутками. Думаю, они готовы были мне уже и девушку найти, но времени не оставалось. Надо было улетать, черт возьми.
В последний день оленьего сезона, когда они, как утомленные боем пехотинцы, тащились домой к завтраку
— Не знаю, что со мной такое было в детстве. Замедленное развитие. Чем я только не занимался: читал, играл на барабанах, дурью маялся с этими оловянными солдатиками, а надо-то было трахаться.
Как-то вечером Люси провозилась с посудой дольше обычного, и когда она вышла в гостиную, приглаживая выбившийся из прически локон, было понятно, что сейчас она скажет нечто неприятное.
— Майкл, — начала она, — я решила, что мне нужно обратиться к психологу.
У него как будто сдулись легкие — дышать стало почти невозможно.
— Вот как! — сказал он. — Зачем?
— Да ни за чем таким, что можно было бы объяснить, — сказала она. — Если бы это было что-то конкретное, я объяснила бы.
И он тут же вспомнил, с каким раздражением она заявила ему по поводу абстрактно-экспрессионистской живописи в бостонской галерее, названия которой уже и не припомнить: «Если бы он мог это сказать, ему не нужно было бы писать картину».
— Ну да, но я имею в виду — то, что ты хочешь обсудить с психологом, связано с нашим браком? — спросил он. — Или тут что-то другое?
— Тут… все сразу. Текущие проблемы и то, что идет с самого детства. Я вдруг почувствовала, что мне нужна помощь, вот и все. В Кингсли есть некий Файн — говорят, хороший; я уже записалась к нему на вторник. Думаю, буду ходить два раза в неделю. Мне просто хотелось, чтобы ты знал, потому что было бы странно что-то от тебя скрывать. И разумеется, о деньгах можно не беспокоиться — я буду платить из своих.
Так что во вторник вечером он должен был стоять у окна и смотреть, как она уезжает. Конечно, был шанс, что она быстро вернется назад, взбешенная вопросами психолога или его тоном, однако куда вероятнее было то, что теперь по вторникам и пятницам она будет исчезать в мир секретов, которые не может ему доверить, будет все больше отдаляться, испарится и ускользнет от него.
— Папа, — обратилась к нему Лаура, когда они остались вдвоем, — а что такое дилемма?
— Ну, это когда ты не можешь решить, как тебе поступить. Например, тебе хочется пойти на улицу поиграть с Анитой Смит, но по телевизору идет интересная программа, и посмотреть ее тебе тоже хочется. Вот перед тобой и возникает дилемма. Понятно?
— А… — сказала она. — Понятно. Хорошее слово, правда?
— Это уж точно. Подходит для самых разных ситуаций.
Когда на округ Патнем обрушивались особенно сильные снегопады, Энн Блейк по четыре-пять дней не могла договориться, чтобы расчистили подъездные дорожки. По утрам Майкл с Лаурой, взявшись за руки и дрожа от холода или смеясь, тащились сквозь заносы к остановке школьного автобуса, и компанию им всегда составлял Гарольд Смит с детьми. Гарольд нес на руках Кита, своего сына-инвалида. «А ты, приятель, с годами легче не становишься», — повторял он; девочки тащились сзади. Как только дети устраивались на остановке — жалкие и потерянные, с покрытыми инеем шарфами, в негнущихся уже варежках и резиновых галошах, — Гарольд торопливо прощался, потому что до станции нужно было отмахать еще полторы мили, и в редакционные дни Майкл отправлялся вместе с ним. Они быстро шагали, время от времени останавливались и, наклонившись, сморкались на снег; разговаривали сурово, по-товарищески.
— Знаешь, Майк, прикольная вещь семья, — сказал как-то Гарольд.
Дувший ему в лицо ветер подхватил облачко пара и унес его за спину.
— Живешь годами и даже не знаешь, на ком женат. Загадка какая-то.
— Ага, — сказал Майкл. — Точно.
— Чаще всего это вроде и без разницы, как-то выкручиваешься, справляешься; потом появляются дети, дети растут, и довольно быстро только из-за них и держишься, чтобы не заснуть раньше времени.
— Ага.
— А бывает вдруг посмотришь на эту девушку, на эту женщину, и подумаешь: в чем суть? Как так получилось? Почему она? Почему я?
— Да, Гарольд. Я понимаю, о чем ты.
К весне 1959 года Майкл вдруг ощутил, что снова открывает для себя поэзию. Выход второй книги принес одни разочарования: рецензий было немного, критики в основном высказывались прохладно, но теперь у него вырисовывался новый сборник, и он обещал стать превосходным.
Среди новых стихотворений были и короткие, но слабых и небрежных не было, и, уединившись в сарайчике, он любил читать вслух самые удачные. Иногда он даже плакал над ними и почти не стыдился этого. Предстояло еще немало работы над стихотворением, которому следовало завершить книгу, — длинным, очень смелым, богатым, — стихотворением того же замаха, что и «Если начистоту», которое так понравилось Диане Мэйтленд: первые строки, довольно сильные, были уже готовы, и он хорошо представлял себе, как оно в целом должно разворачиваться. Если летом ничего плохого не случится, к сентябрю он его закончит. Начинаться оно должно было медленно и постепенно набирать темп, усложняясь и обрастая деталями; основными станут образы времени, превращения, упадка, а в конце, благодаря очень тонкому повороту, должно было оказаться, что речь ведется о распаде брака.
Слова и фразы вертелись у него в голове, когда он вечерами возвращался домой из сарая и даже когда сидел в гостиной со стаканом виски в руках, а Люси суетилась в пару и ароматах кухни.
Очень не скоро, почти случайно, его внимание привлекла яркая пурпурно-белая книга, которая, должно быть, уже давно лежала на кофейном столике. Называлась она «Как любить», автором значился Дерек Фар, и с фотографии на задней обложке пристально смотрел прямо в камеру лысый человек.
— Что это? — спросил Майкл, когда Люси пришла в комнату накрывать на стол. — Учебник секса, что ли?
— Вовсе нет, — ответила она. — Это книга по психологии. Дерек Фар — философ и одновременно практикующий психолог. Мне кажется, тебе эта книга была бы крайне полезной.
— Вот как! А почему мне?
— Ну, я не знаю. А мне почему?
В следующее воскресенье, когда все в комнате стихло и успокоилось под шелест воскресных газет, он оторвался от книжного обозрения «Нью-Йорк таймс» и сказал:
— Люси, а ты знаешь, что этот твой Дерек Фар двадцать три недели подряд держался первым номером в рейтинге бестселлеров?