Плач юных сердец
Шрифт:
— Лаура!
— Что?
— Давай больше не будем ссориться.
— Давай. Только ты так и не сказала, что мы сегодня будем делать.
— Да не важно. Решай сама, Лаура.
Но бывало и так, что без всяких видимых причин Мелисса исчезала на несколько дней подряд, а иногда не появлялась неделями. Лаура придумывала, что бы такое интересное с ней обсудить, придумывала, чем бы таким заняться, строила разные планы; она даже задавала шепотом соответствующие вопросы и сама отвечала на них за Мелиссу, но в такие дни ее не покидало ощущение, что
Именно так ей и казалось теплым сентябрьским днем, когда она вернулась из школы. Лауре было девять лет. Она сидела одна в своей комнате и тщательно расчесывала у своей темноволосой куколки длинные нейлоновые патлы. Тут она услышала, как внизу мама подошла к лестнице и позвала:
— Лаура! Спустись, пожалуйста, сюда.
С куклой и расческой в руках она вышла на лестницу и спросила:
— Зачем?
Мама ответила ей как-то неловко и странно:
— Потому что нам с папой нужно сказать тебе кое-что важное. Нужно кое-что с тобой обсудить — вот зачем.
— А-а-а.
И Лаура стала неспешно спускаться в гостиную, понимая в душе, что надежды нет и ее ожидает нечто ужасное.
Часть вторая
Глава первая
После того как они с Майклом разъехались, а потом без долгих препирательств развелись, Люси довольно долго не знала, куда ей двигаться и что делать. Часто казалось, что причиной тому был слишком широкий выбор возможностей — она знала, что может уехать куда угодно и делать все, что ей вздумается, — но порой она говорила себе, со страхом в душе, что, быть может, все дело в обыкновенной инертности.
— Хорошо, но зачем же оставаться здесь, дорогая? — спросила ее мать. Она заехала ненадолго и была раздражительна.
— Мне кажется, это самое разумное, по крайней мере сейчас, — объяснила Люси. — Было бы несправедливо по отношению к Лауре делать какие-то резкие движения только ради того, чтобы куда-то сдвинуться. Мне не хочется ее дергать, забирать из школы и так далее, пока я окончательно не разберусь, чего я ищу и где мне хочется жить. А пока я не решила, это место ничем не хуже других — нужно подвести итоги, разобраться в себе, начать строить планы. И потом, у меня здесь друзья.
Правда, потом, когда мать уехала, она вряд ли смогла бы уверенно объяснить, что она имела в виду под словом «друзья».
Везде она встречала радушие и внимание; всем, похоже, хотелось дать ей понять, что теперь они любили и ценили ее ничуть не меньше, чем когда она была женой Майкла, — или даже больше, поскольку теперь они гораздо лучше ее узнали. Это ее трогало и радовало; она была благодарна, — но была одна проблема. Ей не особенно нравилось испытывать благодарность; она не любила ощущения постоянной улыбки благодарности у себя на лице.
— Твоя мать и отчим меня на самом деле восхищают, —
Они провели легкий и приятный вечер: из знаменитого крана в стене беспрепятственно лился виски, а мистер и миссис Фолсом болтали и смеялись с очаровательной непринужденностью, сидя у громадного, с видом на овраг окна.
— И чем же они тебя восхищают? — спросила Пегги.
— Тем, что они такие… устроенные, — сказала Люси. — Как будто они все рассчитали, рассмотрели массу вариантов и решили, что будут жить точно так, как живут. Складывается впечатление, что они живут без всякого напряжения.
— Ага, — сказала Пегги. — Так это потому, что они старые. — И ее изящная ладонь скользнула под руку к Полу. — Лично я предпочла бы быть молодой. И ты ведь тоже? Мне кажется, все хотят быть молодыми.
Когда они пришли к Мэйтлендам и Пегги ушла на кухню готовить ужин, Пол уселся в скрипучее кресло и взял на себя приятную роль старого друга.
— Диана все время спрашивает о тебе, — сказал он Люси.
— Правда? Как приятно! — ответила Люси и чуть было не добавила «она очень добра», но вовремя остановилась. — Как она? Нравится ей в Филадельфии?
— Не думаю, что Филадельфия их особенно интересует, — сказал он. — Но работа им вроде нравится.
Ральфа Морина назначили художественным руководителем нового предприятия под названием «Филадельфийская театральная группа»; они с Дианой уже год или больше как поженились.
— Что ж, передавай ей мои наилучшие пожелания, Пол, — сказала Люси. — Им обоим, конечно же.
Потом Пегги принесла из кухни небольшой целлофановый пакет, наполненный на дюйм или два чем-то вроде табака.
— Люси, ты куришь? — спросила она.
Майкл Дэвенпорт всегда говорил, что несколько раз пробовал марихуану и она ему страшно не понравилась, поскольку ему казалось, что он теряет рассудок, и Люси тоже не особенно ее жаловала, но теперь — быть может, под воздействием несколько самодовольных речей Пегги о молодости — Люси согласилась.
— Конечно, с удовольствием, — сказала она.
Они неторопливо скрутили косяки и уселись курить, забыв, что в духовке пересыхает рагу.
— Трава выше среднего, — разоткровенничалась Пегги, устраиваясь на диване и подбирая под себя ноги. — Нам ее продает приятель на Кейпе. Получается чуть дороже, но оно того стоит. Потому что здесь ничего серьезного не найдешь — сплошной детский сад. Школьный городок.
Раньше Люси слегка раздражали все эти понты, которыми изобиловала речь Пегги: все эти «сады» и «городки», сознательно заимствованные у негров, но сегодня они уже не казались ей наигранными. С Пегги все было нормально. В ее свежести и молодости не было ничего, кроме честности и цельности. Она была рождена, чтобы стать женой Пола Мэйтленда, чтобы служить ему и его вдохновлять; этой девчонке можно было только позавидовать.