Плачущий Ангел (сборник)
Шрифт:
Так вот, псинка, прихожу я однажды в эту самую школу. Меня провели в помещение, где за партами сидели около сорока ребятишек. Сейчас таких классов уже и не бывает: ну двадцать, максимум двадцать пять учеников, а здесь – все сорок. Интересуюсь: видимо, спаренный класс? Нет, отвечают, просто такой большой. Потом уже мне растолковали, что в нем собраны дети из так называемых «пьяных» семей. Оказывается, такие классы формируются здесь для каждого годового потока, и, как правило, они оказываются самыми востребованными. Но меня об этом заранее не предупредили.
Моим слушателям было лет по восемь-девять, все такие хорошие, глазастые, смотрят на меня с интересом: а кто это
– Ты знаешь, кто это?
– Не-а…
– А я знаю. Это – мусульманин!
Может, и эти огольцы меня за магометанина приняли? Кто их знает… Начинаю разговор, как обычно подхожу к теме о послушании родителям. Детвора меня внимательно слушает. Я уже «растекаюсь мыслью по древу», дохожу до отрицательных героев и начинаю громить тех непослушных детей, которые подбирают на улицах окурки и потом дымят ими в кустах. О, мое золотое детство! Мне даже ничего и придумывать не нужно, погружайся в глубины памяти и черпай хоть совковой лопатой! О плохих словах тоже поговорили, а потом, знаешь, пес, дернуло меня сказать им:
– А еще, дети, есть на свете такие несчастные люди, которые любят пить пиво и вино. Когда-то они не слушались своих родителей, и сейчас вы можете на них посмотреть. Они ходят по улицам и качаются, порой даже падают и остаются лежать на мостовой. Как зовут таких людей?
Я уже хотел подсказать «грешники», а услышал дружный хор из сорока детских голосов:
– Алкаши!
Одна малышка вскакивает с места и кричит:
– А бабушка говорит, что моя мама – алкашка!
Другой вторит:
– А у меня папа спился!
Моим слушателям очень хочется вступить со мной в разговор, рассказать батюшке или мусульманину, да все равно кому о том, что им так хорошо знакомо:
– А я с дедушкой и бабушкой живу, у меня и папа, и мама – пьяницы!
– А мой папа от водки удавился!
– А у нас только бабушка не пьет!
– А у нас папы нет, а мама пьет!
– А у меня родители по пьянке в машине угорели!
Я с ужасом слушаю эти крики. А они все взрываются в воздухе, словно хлесткие щелчки пастушьего кнута. Дети повскакивали с мест, они уже вышли в проходы между рядами и тянут вверх свои ручонки, чтобы я спросил их, а они одной фразой поведали бы мне о трагедии их еще совсем коротенькой, но уже такой несчастной жизни.
Я уже никого и ни о чем не спрашивал, а они, все сорок, продолжали кричать, и их крики били меня, взрослого человека, по лбу, по щекам и под дых. Какое послушание, кому?! Родителям? Участковому милиционеру? Инспектору по делам несовершеннолетних? Парадокс: как бы ни страдали от пьянства родителей их дети, какой-то неумолимый рок под условным названием «следствие родительских грехов» почти непременно приведет большинство этих еще таких милых созданий к гибели все от той же водки, которая начнется пивком. «Кто пойдет за «Клинским»?» Да сегодня только ленивый за «Клинским» не побежит…
Я смотрел на ребятню и понимал, что они обречены. Уже через несколько лет первые из этих мальчишек и девчонок будут смертельно ужалены зеленым змием, а годам к сорока-сорока пяти, пожалуй, падут и остальные.
Глядя на них, я задавался вопросом: а у нас, у народа-то нашего, есть оно, это самое будущее? Сколько нам еще осталось? Так что ты неправильно ведешь себя, собака. Ты не должна таскать бутылки, ищи лучше косточки, на худой конец – оберточную бумажку, пропитавшуюся вкусным жиром. Не надо бутылок, собака,
– А может, она бутылки собирает, а потом их сдает? Ты бы ее, батюшка, расспросил!
Мы посмеялись:
– Наверняка сдает!
Впрочем, время сейчас непредсказуемое. Всего можно ожидать, даже от собак. Может, и действительно сдает. Любопытно, почем принимают? Ладно, в следующий раз встречу, обязательно поинтересуюсь…
Мои университеты
В самом начале 1990-х годов я поступил работать на железную дорогу. Семью нужно было кормить, а платили там неплохо и всегда вовремя. Трудился простым рабочим и прошел хорошую школу смирения, которая длилась для меня целых десять лет. Работая среди самого простого народа, а иногда и вместе с бывшими уголовниками, я понял, что они, в подавляющем большинстве своем – люди хорошие и даже очень хорошие, только, к сожалению, не всегда задумываются над тем, что такое хорошо и что такое плохо. Ну, не привили им в свое время такую привычку, что уж тут поделаешь? Иногда казалось, что, по их мнению, хорошо все то, за что впоследствии не накажут рублем или сроком. Поскольку работать на «железку» я попал в годы начала всеобщего распада, то дисциплины там уже тогда почти не было, а потом началось такое!..
В то время врачи не проверяли рабочих перед сменой и народ пил. Алкоголь следовал через нашу станцию в многочисленных цистернах. Спирт и вино лились рекой. В будке обогрева стояло ведро, только не с водой, как на сенокосе, а с дешевым портвейном. Любой входивший мог зачерпнуть кружечку и, как говаривали у нас, «причаститься красненьким». В результате таких систематических «причастий» с моими товарищами стали происходить печальные метаморфозы. И я бы даже сказал, беснования…
Как-то мы работали ночью. Меня вызвали в чужую смену и откомандировали в помощь на один из участков. В перерыве сижу на скамейке в углу просторного помещения. Вокруг по стенкам тоже расположились рабочие, отдыхают, покуривают. Мы все что-нибудь читали: кто книжки, кто газеты, ну а я, как правило, Новый Завет. У меня было карманное издание, которое удобно носить с собой.
Заходит в помещение охранник. Он должен был принять ценный груз и ожидал соответствующей команды. Человек был изрядно под хмельком, и пил он, чувствуется, уже не первый день. Изо всех, находившихся в комнате, он почему-то выбрал меня и спросил:
– Ты чего там читаешь?
Я ответил. Охранник заинтересовался:
– Это что, книжка про евреев?
Говорю:
– В принципе да… Хотя я никогда не рассматривал Новый Завет под таким углом зрения.
Помолчав, он с подозрением посмотрел на меня и вновь осведомился:
– А ты сам-то небось тоже еврей?
Я засмеялся:
– Нет, не еврей.
Охранник не унимается:
– А я думаю, еврей!
Это препирательство продолжалось довольно долго. Чувствую, не угомонится человек, надоел и читать мешает. Говорю ему:
– Ну ладно, пусть будет по-твоему. Еврей я, только отстань.
– Ах, так ты все-таки еврей?! – возмутился охранник и достал револьвер.
Наша охрана ходила тогда с оружием времен Гражданской войны. Мы еще подшучивали над ними: «Вы у нас – красные стрелки, орлы революции!» Так вот этот «орел» дрожащей рукой и выстрелил мне в лицо, не целясь, с расстояния двух метров. Выстрелил, тут же протрезвел и не на шутку испугался.