Плачут глухари

Сапожников Владимир Константинович

— Ты думаешь, я струсила ехать на твоем драндулете? — обратилась она к Косте.

— Конечно, струсила.

— Нисколько. Я закаляю волю. Знаете что: давайте обедать. Я хочу есть.

Анатолий Ульянович покачал головой: ну, сорвиголова девчонка — и засуетился, расстилая газеты.

Он налил ей «старки», она, не морщась, выпила и, пожевав апельсин, попросила у Антонова сигарету.

— Вы курите, Варя?

— Иногда. Балуемся с девчонками. Пообедаем — и давай смолить. Накуримся до обалдения и хохочем. Скажите, а Софи Лорен курит?

— Она

курит махорку, — вмешался опять Костя.

Но Варя, холодно оглянувшись, пропустила мимо ушей его реплику.

— Если бы я была талантливая, я бы сделала что-нибудь потрясающее. Талантливым людям хорошо. Они что хотят, то и делают. У них совсем другая жизнь. Я люблю мечтать, как если бы я тоже была талантливая. Я бы со всеми познакомилась: «Здравствуйте, я Варвара Овчинникова». Я, конечно, тоже ничего живу, весело, много читаю, работаю над собой, но все же личная моя жизнь однообразная. Целый день крутишься за прилавком, подайте то, подайте другое. Подойдет какое-нибудь мурло, куражится, шарахнула бы флаконом. Только в мечтах и живешь настоящей жизнью. Почему в мечтах всегда жизнь интереснее, чем в действительности?

— Это не всегда так, — серьезно ответил Антонов.

— Для вас — да. Вы ученый. У вас реальная жизнь — потрясающая, Вы делаете открытия, вы все знаете. Просто ужасно, что я родилась обыкновенным человеком. Почему одни рождаются ничтожными, серыми, а другие — выдающимся?

— Вы, Варенька, несерая, а оранжевая, — улыбнулся Антонов.

— Это стоит три рубля, — тряхнула она головой. Приукрашивание жалкой действительности. Могу достать вашей жене. Ваша жена блондинка или брюнетка?

— Жена Василия Андреевича — Анна Каренина, — опять сострил Костя.

— А вы, Варенька, сами-то что хотите от жизни? — спросил Анатолий Ульянович.

Варина тирада его, кажется, расстроила, он жалостливо хмурился, даже не выпил порцию «старки».

— Ничего я не знаю, — вздохнула она. — Я сама себе не нравлюсь, потому что ничего не понимаю. Иногда проснусь, как говорится, у своего корыта и даже реву от злости на себя. Смешно, правда? Впрочем, я кажется, наговорила лишнего. Я как выпью немного, становлюсь неприлично болтливой и ужасно глупой. Вы не обращайте на меня внимания.

— Вы, Варя, из нас самая счастливая, — сказал Антонов. — Я вам завидую. Вы даже не знаете, что вас ждет завтра.

— А вы знаете?

— Знаю. Завтра меня ждет работа, и вовсе не потрясающая, как вам кажется. Самое потрясающее — вон те облака, что плывут по небу. Так сказал мой учитель, пожилой человек.

Варя промолчала, видимо, опять не поверив ни одному слову Антонова.

Она посмотрела на небо, и все, улыбаясь, проследили за ее взглядом. Антонов отметил про себя, что шея у Вари нежная, девически невинная.

Варю завезли в общежитие. Шел двенадцатый час ночи, но вахтерша, добрая усатая женщина, разрешила Антонову и Косте занести Варины корзинки и туесочки на четвертый этаж.

В узком коридоре было темновато, в дальнем углу стояла пара и шепталась. Варя открыла дверь своей комнаты, тесно уставленной

кроватями, тумбочками и табуретками, и со стыдливым страхом сказала Антонову.

— К нам нельзя.

В коридорах было темно, пахло пудрой и селедкой.

7

Опустошенный после одной бесплодной дискуссии, Антонов бездумно шел по Морскому проспекту. Бывает такое состояние, когда ничего не хочется, даже думать, и мир божий, как выразился Гамлет, представляется скоплением паров. Кафе, магазины, чистенькие сосенки вдоль тротуаров, мужчины, женщины — все скопление паров. И сам ты скопление пара, облако в штанах, несомое неведомой силой неведомо куда.

У квасной цистерны очередь. Антонов стал в хвост, минуты две простоял, но махнул рукой и пошел дальше. Большая рекламная доска возле Дома ученых приглашала посетить выставку художника Фалька. Об этой выставке говорили в институте уже месяц, особенно трещали лаборантки — одни ругали, другие, ахая и закатывая глаза, восторгались. Лаборантки — ужасные экстремистки, инакомыслящих распнут на кресте и не охнут.

Когда он сознавался, что не видел еще выставку, на него таращили глаза, как на бушмена.

«А что, если я устрою маленький бунт и не посещу выставку? — подумал Антонов. — Не пойду, и баста».

Куда же теперь? То ли к морю, то ли повернуть на Золотодолинскую, где расцвел лимонник. Лаборантки трещали о лимоннике, о пляже, о новых стихах знаменитого поэта, о том, что приезжает итальянский бас, который будет петь Мефистофеля. Черт знает сколько информации обрабатывается таким примитивным органом, как человеческий язык!

«И лимонник не пойду смотреть, — решил Антонов. — Бог с ним. Пойду куда глаза глядят, куда ноги несут. Все выключено, погашено в моем „я“, все приборы стоят на нуле. Облако в штанах устало, ничего не хочет».

Стеклянная коробка у тротуара, в ней полная женщина, обложенная газетами и брошюрами. Антонов купил газету, развернул ее на четвертой странице, автоматически прочитал спортивную информацию, так же автоматически сравнил ее со вчерашними цифрами, мысленно прикинул футбольную таблицу на сегодняшний день и только после того как порадовался, что любимая команда стоит высоко, усмехнулся нестерпимости пошлых привычек. Пошлость вошла в подсознание, подумал он. Что будет, если в подкорку будут откладываться таблицы футбольных матчей?!

Подсознание его отметило, что сзади стучат дамские каблучки, с тем же автоматизмом отметило, что принадлежат они молоденькой девушке, легкие, музыкальные. Потом та же дотошная подкорка констатировала, что он уже давно слышит за своей спиной этот музыкальный перестук. Он обернулся. Девушка в белом свитере, в красной юбке. На стройных ножках шпильки-босоножки. Все обычно, но боже! — где он видел девушку? Волосы косым крылом закрывают пол-лица, из затушеванных ресниц смотрят наивные голубые глаза. Нет, это юное создание, исполненное недорогой, стандартной прелести, ему незнакомо. Она смотрела своими незабудочными глазами смущенно и в то же время решительно.