Плагиат (Исповедь ненормального)
Шрифт:
Пошли по Невскому в сторону Лиговки.
— Этому парню можно завтра не звонить, — сказал Гусев. — Он жулик. Натравит на нас каких-нибудь бандитов.
— Думаешь?
— Думаю. У тебя есть дома запечатанная колода на пятьдесят четыре карты?
— Нет.
— Какая есть?
— Ну, такая… Тридцать шесть. Замусоленная.
— А я видел, как он эту доставал. У него таких полный ящик.
— У него? Зачем?
— У него… Или у его папашки. Который всё время в командировках. А когда дома, уютными вечерами играет карточками со своим ребёнком. Учит его разным
— Кидала, — сообразил наконец Телегин. — Профессиональный карточный шулер. Поезда, пароходы… Командировки. Блин, во попали!! Значит, он нас как детей делал. Всё рассчитал с самого начала. Есть две копейки?
— Не надо.
— Почему не надо!
— У таких, как они, крыша. Наши адреса знают. Лучше вообще не высовываться. Сами виноваты, что так лопухнулись.
Незаметно подошли к Московскому вокзалу. Настроение, конечно, было испорчено, однако сытые желудки уже благоприятно подействовали на нервную систему. Решили просто посмотреть.
Ещё у стоянки такси заметили женщину, не очень юную, не очень свежую, гулявшую без видимой цели с ключами на пальце. Останавливая свой взгляд на каждом мужчине, она как будто говорила: «Бери, бери, не пожалеешь!..» К разочарованию Гусева и Телегина, пофланировавших два раза ей навстречу, проститутка не обратила на них ни малейшего внимания.
Тогда Гусев, по характеру и роду своей работы более раскованный, подошёл и деловито поинтересовался:
— Сколько стоит?
Женщина удивилась уверенному тону и стала вглядываться в ребёнка, заподозрив, вероятно, что имеет дело со взрослым карликом.
— Тебе сколько лет?.. — произнесла она хрипловато.
— Много, много уже. Отстал в развитии. Сколько берёшь?
— Че… четвертной.
— Ещё одна есть? Нас двое.
— Нет… А вы что, в цирке работаете?
— В цирке, в цирке. Вся жизнь один сплошной цирк. Как зовут? С кого года будешь?
— Сорокового.
— Тридцать четыре. А нам — по сорок четыре. Понятно?
— Так я двоих могу… обслужить. Со скидкой. С обоих сороковник. Меня Ниной зовут.
В темноте, шапках, воротниках и снежинках было трудно понять, кто такие. А ребёнок так говорить не мог.
— Ключи от квартиры?
— Комната… служебная. Тут рядом.
— Ну ты сказанула: служебная. Пошли. Держи задаток.
Нина взяла две красненьких, и они прошли квартал по Старо-Невскому.
— Может, тебе выпить взять?
— Себе возьмите, а я не пью… в завязке.
Прошли дворами, поднялись на шестой этаж, вошли в коммуналку, пробрались по захламлённому коридору. Нина отперла комнату, пропустила вперёд клиентов и зажгла свет.
— Раздевайтесь…
Половину крошечной комнатушки занимала разобранная тахта с выразительным пятном на простыне. Было душно, воняло постелью и парфюмом. Такая атмосфера ещё больше распалила подростков, чувственность которых бомбардировали гормоны с мощью атомного реактора.
— Лимит времени? — спросил Гусев.
— Полчаса.
— А если на всю ночь?
— Стольник. Особые желания — особые расценки. Чего стоите?..
Сама Нина была уже
Тут, постепенно, Нина стала меняться в лице.
— Э!.. — сказала она, прекратив стягивать колготки. — Э, карлики, а ну-ка ещё раз: сколько вам лет?
Она поднялась, застегнула юбку на крючок и зажгла верхний свет. Взяла одного, потом другого за подбородок, подняла лицо к свету.
— Ладно, ладно, сколько надо? — заволновался Гусев. Прервать всё на этом мгновении было немыслимо. — Сколько денег хочешь?
Но проститутка была уже в бешенстве:
— Вы что, блядь, — зашипела она, сверкая глазами, — хотите меня в землю зарыть?! Меня мусор пасёт каждую минуту, за каждого козла отчитываюсь перед ним. Да меня сейчас же из-за вас, поганых соплей, на сто первый километр, а может, и опять на нары!.. Твари позорные! Брысь отсюда! На цыпочках, чтоб никто не видел!!
И, сунув Гусеву за воротник две красненькие, она вытолкала детей на лестницу.
— Если ещё раз увижу ваши рожи, яйца вырву!..
Мачо-недоростки медленно спустились и вышли на улицу. Удар был гораздо более ощутимый, чем потеря клада. Атомные реакторы рвали предохранительные клапаны; вот-вот должен был случиться Чернобыль.
19
Кира возвращалась домой далеко заполночь. Она была рядом с ним всё время, пока не началась операция и её не выставили из больницы едва ли не силой. Она бежала рядом с носилками, когда приехала «скорая»; она, назвавшись его сестрой, не выпускала его руку из своей, сидя в машине. Теперь она думала только об одном: протянуть в комнату телефон и звонить, звонить, пока они не скажут… А как же его фамилия? Акула, Володя… Акулов? Акуличев? Акуличин?..
Окна не горят. Ах, да, родители в гостях, ещё не вернулись. На лестничной площадке у окна стоят двое. Это Гусев и Телегин.
— Одна? — почему-то спросил Гусев вместо приветствия. — А где родители?
— Погоди, — Телегин сделал шаг навстречу, — она, кажется, плачет. Берёзкина, ты чего плачешь?
Не отвечая на дурацкие вопросы малолетних идиотов, Кира достала ключи и открыла дверь. Идиоты сразу шмыгнули в квартиру.
— Что вам надо! — проговорила она сквозь слёзы и сопли. — Убирайтесь вон!
— Ты чо, подруга, — заговорил Гусев голосом сорокалетнего ресторанного лабуха, — белены объелась? Это мы. Не узнала? Раздевайся, рассказывай. Будь как дома.
Телегин помог ей снять куртку, все трое разделись, разулись и прошли на кухню.
— Я его знаю, это Борг, пластический хирург, — пролепетала Берёзкина, достала из пепельницы отцовский окурок, чиркнула спичкой прикурила, затянулась, вытаращила глаза и едва не упала со стула. Гусев подхватил её, Телегин затушил окурок.
— Какой ещё пластический хирург? Ты чо, коза, подтяжку собралась делать?