Плагиат (Исповедь ненормального)
Шрифт:
— Она, между прочим, нехорошо себя повела, — сказал Гусев. — Нехорошо, не по-товарищески. И тогда и сейчас. Надо наказать.
— Наказать? — удивился Телегин. — Как ещё её наказать? Она и так в тюрьме.
— Ну, не то, чтобы наказать. Я не правильно выразился. Лишить права голоса.
Наконец Телегин, вместе с приходом волны алкогольного опьянения, уловил суть разговора.
— Лишить…голоса. Вместе с гландами? — он криво и нефотогенично усмехнулся. — Мне в детстве гланды удаляли. Таким вот крюком. Железным. Потом кормили мороженым.
— Каким
— Кто режет?
— Разберёмся. Не в этом дело. Можно даже усыпить. Ну, минут на десять. Она ничего не поймёт. Потом поймёт, конечно…
Телегину стало обидно за Берёзкину и жалко её до слёз.
— Отолью, — сообщил Гусев и поднялся. — Подумай пока.
20
Указанный в сорванной со столба бумажке адрес нашёлся не сразу. Сначала она блуждала вдоль заборов и заброшенных строений промышленной зоны Обводного канала. Потом встретила старуху с кривым глазом и спросила, где Глухой тупик. Старуха плюнула, махнула рукой и ускорила шаг, матерно про себя бормоча. Кира пошла в указанном направлении и вскоре, перешагнув поросшую высокой травой узкоколейку, увидела гнилой бревенчатый дом и фанерную табличку, на которой тушью было написано «КРОВЬ ПУСКАЮ, ПИЯВОК СТАВЛЮ, ЗУБЫ ЗАГОВАРИВАЮ, МОЛОЖЕЕ ДЕЛАЮ». Моложее. А ей уже 24. Она специально надела школьную форму с белым фартуком и подвязала в волосы нарядные банты, потому что слышала про волшебство, которое здесь делают. А волшебство получается только тогда, когда в него очень-очень сильно поверишь. Кира остановилась, вынула из портфеля плюшевого зайчика и поцеловала: «Ну, я пошла?..»
На лавочке возле дверей сидели вонючие бомжи, пили бормотуху и уродливо скалились. Собрав волю в кулак, Кира решительно шагнула внутрь и постучала в единственную дверь.
— Не заперто.
Кира вошла в душное, плохо освещённое помещение. Табачный дым висел словно в пивной. Спёртый больнично-гнилостный запах пробивался через дымовую завесу. Кира поднесла руку к лицу и пошатнулась.
— Ступеньки!
Поздно. Девушка сделала шаг в пустоту, куда-то полетела, ударилась головой и потеряла сознание.
В нос ударил нашатырь, она открыла глаза. Над ней стоял мужчина неопределённого возраста с жёсткими кисточками усов и дёргающимся в тике лицом. Грязный больничный халат был перепачкан засохшей кровью.
— Паа-паа-платить как будете?
Доктор сильно заикался, а вместо «т» у него получался непроизвольный плевок.
— Я лучше пойду…
Кира захотела вытереть лицо, но вдруг поняла, что руки её привязаны, а сама она лежит ногами кверху в гинекологическом кресле. Она подумала, что произошла ошибка.
— Нет, не то, я не за этим!
— За этим, за этим, — плюнулся доктор. Теперь он дёргался весь, всем телом. —
Кира стала кричать и биться, но доктор завязал ей рот грязным бинтом.
— Ничего, ничего. Это недолго. Потом бомжики тоже побалуются, а потом мясцо в мясорубочке прокрутим. Беляшики будем продавать. Вкусные бее-беляшики. Какая ножка красивая. Какие трусики у нашей девочки, у нашей школьницы. А где же денежки? Что у нас в портфельчике?.. За-заа-заяц тряпочный.
Доктор отшвырнул зайца и стал рыться в портфеле.
Кира замычала и завертела руками. Занятия спортом не прошли даром: бинты ослабли, она вынула из петли сначала правую, потом левую руку. Отстегнула ремни с ног, сорвала повязку со рта.
Доктор обернулся, схватил наугад инструмент из железной коробки. Это были ножницы.
— С-сука! Порву в клочья!..
Кира отпрыгнула и встала за креслом. Обежали круг, дёрнулись туда, сюда.
— Ну всё, всё уходи, ничего не было, не докажешь.
— Дай сюда зайца.
Доктор подобрал зайца и бросил его девушке. В том мгновение, когда она ловила, бросился ещё раз и опять жертва оказалась быстрее.
Тут Кира сообразила, что физически она попросту сильней этого щуплого дегенерата. Если бы не ножницы в его руках…
Она вдруг изо всех сил толкнула ногой кресло. Доктор взвизгнул и отскочил, кресло упало и повалило жестяную этажерку со склянками. Склянки посыпались на пол, по каменному полу разлилась густая кроваво-гнилостная жижа. Доктор вдруг побежал на месте, быстрее и быстрее, однако ноги не успели, скользнули, и туловище шлёпнулось в лужу.
Одна рука доктора была выброшена вперёд и подёргивалась, другая оказалась подмятой под живот. Всё тело мелко задрожало и обмякло.
Кира прижала перепачканного зайца к груди, схватила портфель и, выскочив и проклятого дома, побежала куда глаза глядят.
— Можно пшикнуть из баллончика, — говорил Гусев, раскрасневшийся от водки. — Такой баллончик уже можно достать. Импортный. Я, кстати, еду в загранку. Ну, то есть на Кубу, какая это загранка. У нас этих сигар по шестьдесят копеек завались. В сша (он так и произносил, слитно, как одно слово), между прочим, пять долларов за штуку. А кроме сигар там больше ничего нет. Ром этот… «Гавана клаб». Хуже одеколона. Шварц… блин, Кварц договаривается. По комсомольско-молодёжной линии, по обмену.
— Гастроли на Кубе? — понял из всего этого многословия Телегин. Когда?
— В том-то и дело. Не успеем. Когда вернусь, всё сделаем. Можно эфиром. Или, на крайняк, дать чем-нибудь по башке.
— Гусев. Я не хочу. Я Берёзкину больше пальцем не трону. Если уговорим…другое дело.
— Ты что, дурак? Она же невменяемая. Она человека убила. А что с тобой она сделала… Тогда. А я видел.
Гусев показал, будто его рвёт, но на его рык обернулась, нахмурившись, только одна уборщица.
— Всё равно. Буду уговаривать. Пальцем не трону. Договоримся, цивилизованные люди.