Плаха Палача
Шрифт:
– Надо будет в Киеве поискать толкового литератора и пусть он из этих материалов составит книгу воспоминаний о земляках твоего отца, - высказал Михаил свое мнение, когда содержимое чемоданов наконец-то почти иссякло.
– Но только не очень дорогого, - сразу же подправила мужа экономная жена. (Будущий финансист и должен быть прижимистым.)
Дело в том, что Вера теперь решила стать ни хирургом кардиологом, как мечтала раньше, а банкиром - «онкологом». То есть спасти от верной смерти украинские народные финансы, да и к своим деньжатам естественно быть поближе.
Денежки, как говорится, любят счет и хорошо, когда это делает сам хозяин. А то мы за время становления украинской государственности (имею ввиду нас, простой люд) перебивались все больше с хлеба на воду, а оказалось, что за этим «шикарные яства» мы задолжали различным там МВФ огромные суммы да все в американских долларах, которые мы с вами и в глаза не видывали. (Правда «нюхали» - это я все о той же корочке хлеба.)
«Видели - не видели, а возвращать - то нам, нашим детям, а может еще и внукам нашим придется», - мрачно подумала Веруня ненароком в унисон автору задумавшись о обыденной реальности бытия без жития.
– О чем моя радость чело хмуришь?
– удивился Михаил возникшей паузе в разговоре. (Обычно разговор мужчины с женщиной - это театр одного актера, где мужчине зачастую отводится роль статиста. Но даже, если ему и милостиво разрешат сделать какие-то короткие (ну, очень короткие) реплики (типа: «кушать подано»), то обычно в женский монолог ни то, что целое слово, а даже односложный возглас вставить весьма затруднительно. И это если ваша избранница не западенка ибо у тех не разговор, а пулеметная очередь.)
– Да не о чем! Просто шарик за шарик начал забегать от таких ежедневных умственных занятий и наверное пришло время сделать ...
– Перекур, - не дал окончить фразу Вере муж и воспользовавшись тем, что «персонал» их гостиницы ушел к себе домой на обед, подхватил жену на руки и понес, как ни странно, ни в зал для курения, а в спальню.
7 глава
Покойная Светлана Ильинична Хоменко - летописец села Цветово на добровольных началах вела свои записи изо дня в день на протяжении почти двадцати лет с педантичной скрупулезностью заправского делопроизводителя.
Имеется в виду то, что о героях своих хронологий цветовского бытия она собирала всевозможнейшую информацию (иногда добытую и окольным путем) и даже частенько подкрепляла ее фактическим материалом. (Ее дневники прямо таки пестрели от вклеенных фотографий, справок (?!), вырезок из газет да заметок «экспроприированных» из школьных стенгазет.)
И когда чета частных сыщиков Михеевых тоже ведущее расследование на добровольных началах взялась за изучение Светланиных записей за 1988 год (их умышленно оставили на закуску, чтобы изучивши все записи попытаться отыскать альтернативную (если такова имеется) версию Орланской трагедии) они просто не поверили глазам своим.
Кроме обширных записей об цветовском собаковешателе, которые, увы, держались только на домыслах неутомимой фантазерки - Светланы да соседских пересудах, были вклеены, каким-то образом, попавшие в руки автора дневника конверт с домашним одесским адресом антигероя и его расплывчатая фотография. (Наверное, переснятая и увеличенная многократно из любительского фото, на периферии которого и оказался собаковешатель случайно попавший в кадр.)
Антигероя звали Николай Борисович Гадченко. Парню в те годы было всего девятнадцать да и на внешность был он смазлив, как девочка, но вот с деревенскими девчонками не дружил, а держался с ними свысока и с пренебрежением.
Прибыл он из самой Одессы к фронтовой подруге матери Орловой Надежде Павловне погостить на месяц - два. (Так по крайней мере было сообщено официально.)
Но шила в мешке не утаишь, а тем более иголку в стоге сена в селе не спрячешь. (Ведь порой на этих сеновалах такое вытворяется! )
И вскорости стало известно, что любимый сыночек Коленька будучи сильно под градусом «осерчал» на матушку за «занудные» нравоучения и «толкнул» ее легонько пару раз, да так, что та сердечная с побоями «заслуженными» от родненького сыночка оказалась в больнице чуть было не в реанимации.
Не смышленого парнишку могли и менты замести и заботливая мамаша, снабдив великовозрастного шалопая «рекомендательным» письмом к фронтовой подруге (иных родственников у солдатки - детдомовки отродясь не было) отправила его в деревню отдохнуть в «пионерском» лагере.
Все это цветовскому Нестору - летописцу не сорока на хвосте принесла, а «конфиденциально» сообщила на вечерних посиделках соседка-почтальон тетя Таня. (В те далекие времена, а иногда и сейчас по старой памяти, когда спрос на любовные романы и приключенческо детективное чтиво был огромнейший, а предложение мизерное, отдельные работники «отдельных» отделений связи заменяли чтением «цензурированием» частных писем простых сограждан - у не простых этим занималось КГБ. (О какая жизнь! Какие страсти порою описывались в них!? Ибо в те времена почти полного отсутствия спроса на концентраты и контрацептику еще были натуральными и колбасы и ... любовь!)
Через две недели после побоев мать Гадченко Николая умерла в больнице от обширного инфаркта, но о сыне - садисте никому не обмолвилась и словом.
Лишь в письме к своей фронтовой подружке, в котором просила на время укрыть непутевого сыночка от жизненных бурь, она вскользь обмолвилась о происшедшем.
Надежда Павловна Орлова получивши извещение о смерти матери Николая сделала непростительную глупость: попытавшись своего гостя в столь скорбный час вернуть на путь истины, как заблудшую овцу.
Но ягненок оказался волком. И если бы не три соседских паренька, случайно оказавшиеся поблизости, боевая фронтовичка последовала бы вслед за своей подругой без промедления в тот же час.
Ибо от первых же обличительных слов гостеприимной хозяйки Николай просто взбесился.
Но сельские хлопцы, которые тоже не лыком были шиты, (в сельской школе тоже имелась секция восточных единоборств) быстро остудили пыл неблагодарного наглеца несмотря даже на то, что Николай Гадченко неплохо владел грязными приемчиками одесской воровской братии.