Пламенный клинок
Шрифт:
Среди хаоса раздался хохот. То был Киль, стоявший у кормила; кожа криволомца блестела от влаги, голова запрокинулась.
— Ну давай, Джоха! — с безумным смехом выкрикнул он. — Шлю тебе вызов! Сокруши нас, если можешь!
— Гребите! — закричал Гаррик, и они дружно налегли на весла.
Вскоре Арен перестал понимать, что происходит вокруг. Его охватило то же упрямое исступление, какое владело им в те бесконечные часы, когда он дробил камень в руднике.
— Стой!
Перебой ритма позволил Арену прийти в себя. Он моргнул и огляделся. Они наконец вышли в залив, Ракен-Лок превратился в далекое скопление огней, брезживших сквозь пелену дождя. Они мчались на запад, быстрое течение несло их вдоль побережья.
Арен отложил весло и, пошатываясь, побрел к Кейду. Он вытащил друга из воды, скопившейся на дне баркаса, и усадил, прислонив спиной к сундуку. На голове у Кейда темнел синяк, но Арену удалось растормошить товарища: голова у Кейда оказалась крепкая.
— Все будет хорошо, — приговаривал Арен, убеждая скорее себя, нежели Кейда. — Все будет хорошо.
С Викой дело обстояло гораздо хуже. Ее прислонили к фальшборту, черные и белые полосы на ее лице размазались, глаза были закрыты, волосы свисали мокрыми прядями. В плече глубоко засела стрела с черным оперением.
— Она выживет? — спросила Орика.
— Почем я знаю? — огрызнулся Гаррик. — Она единственная из нас владеет искусством врачевания. — Он с явным сочувствием приложил ладонь ко лбу друидессы. — Хотя бы устроим ее поудобнее.
Арен оглянулся на корму, где безмолвно стоял Киль. Его отсутствующий взгляд был обращен к огням города, где он оставил жену и сына; угрюмое лицо выражало скорбь и опустошенность.
Баркас плыл сквозь мрак и бурю, направляясь в открытое море.
ГЛАВА 41
Был погожий осенний день, грело солнце, на западе виднелись растущие Сестры. Бледно-голубая Лисса на ярко-синем небе смотрелась еще бледнее; Тантера выглядела призрачно и угрюмо.
Стуча каблуками по мостовой, Мара — худая, с короткими волосами цвета матовой стали и резкими чертами пятидесятилетнего лица, покрытого морщинами, — с неизменной бодростью шагала в сторону Южных Высот. Она размышляла о завтрашних уроках в школе для девочек; прикидывала, какой дорогой лучше добраться до нужного места; обдумывала, что скажет, когда туда придет. Мимоходом она наблюдала, как в зависимости от положения солнца искажаются тени, отбрасываемые печными трубами на кровли, и прикидывала, как сделать из этого задачу для своих учениц. Мимо пролетел упитанный голубь, и она решила раздобыть одного и выяснить, каким образом держится в воздухе столь грузная птица. Рядом чихнул прохожий, и Мара задумалась, почему после чихания становится так хорошо и возможно ли воспроизвести это ощущение искусственным способом.
Ее мысль не останавливалась никогда. Даже во сне — которого Маре требовалось совсем немного — ей являлись отчетливые картины, которые она обдумывала поутру. Мара давно поняла, что не все похожи на нее, что большинству любознательность не свойственна и ум они напрягают лишь изредка. Она чувствовала к таким людям жалость и одновременно зависть. Порой ей думалось, что гораздо легче находиться во мраке невежества, не ведая разочарований и забот, которые всегда преследуют мыслящего человека.
Вскоре из-за обилия карет и повозок Маре пришлось отойти на обочину. На подходе к Обетованному мосту кишели жители Каналов. Еще более бедные, чем обитатели Южных Высот, они ютились на грязных улочках у подножия холма. Их лачуги лепились по берегам извилистых узких каналов, во время разлива реки выходивших из берегов, и крыс там было не меньше, чем мух.
Мара присоединилась к толпе и принялась сквозь давку протискиваться к мосту. Пышно разодетые купцы толкались рядом с беззубыми старухами, счетоводы шли бок о бок с бродягами из трущоб. Мара огляделась и задумалась о схожести движения толпы людей и роя насекомых.
Наконец показался сам мост. Широкий, длинный и высокий, он покоился на огромных каменных арках, украшенных колоннами, и вел к узкому зеленому острову, который поднимался из Мелководья, словно гребнистый хребет спящего морского чудища. На протяжении столетий Государев остров служил резиденцией оссианских монархов, но сейчас монарха у власти не было.
У входа на мост по боками возвышались два изваяния: король Фаррил Благоразумный и его супруга, королева Элидия Тринская. Фаррил простирал руку к жене и смотрел на нее, словно направляя в ту сторону внимание наблюдателя. Элидия, чуть наклонившись, показывала рукой на мост, словно говорила: «Это вам», ведь Обетованный мост был ее подарком жителям города.
«А что я оставлю после себя? — подумала Мара, проходя мимо статуй, и на душу легла тень. — Кто вспомнит мое имя, когда меня не станет?»
История Обетованного моста была отлично известна моргенхольмской бедноте. Еще принцем Фаррил влюбился в Элидию, дочь великого тана Трины, которого отец Фаррила принимал у себя во дворце. Элидия заметила, что с севера Государев остров соединяется с сушей мостом, а с юга через реку приходится переправляться на лодках. На северном берегу, среди величественных развалин Второй империи, жили богачи, а южный, беспорядочно застроенный и опасный, населяла беднота. Добросердечная Элидия всегда была заступницей слабых, поэтому, когда Фаррил попросил ее руки, она поставила условие: он построит мост к южному берегу, чтобы все могли пересечь Государев остров. Фаррил ужаснулся при мысли, что вокруг королевского дворца будут шнырять простолюдины, но Элидия заявила, что ему полезно помнить о том, как живут ничтожнейшие из его подданных. Поэтому Фаррил пообещал возвести мост и, когда они поженились, выполнил обещание. Элидия же стала одной из самых любимых народом королев Оссии.
«Когда-нибудь мне тоже воздвигнут статую, — сказала про себя Мара. — А я оставлю после себя что-нибудь посущественнее, чем мост».
Но эта бравада не особо подбодрила ее. С каждым днем времени и возможностей становилось все меньше. Пока Оссией правят кроданцы, ее голос никто не услышит. И нет никаких признаков, что в обозримом будущем что-то изменится.
«Разве что…» — подумала она.
Над мостом было натянуто полотнище с изображением гербов принца Оттико и принцессы Соррели Харрийской. В преддверии праздников город охватило лихорадочное волнение. По случаю прибытия лорда-протектора были объявлены недельные выходные: целых одиннадцать дней отдыха, начиная с самого дня свадьбы; неслыханная щедрость для кроданцев.
Пышным празднеством они хотели купить расположение оссиан, а сами тем временем собирались посадить на место убитой королевы кроданца и вложить в его руку Пламенный Клинок. Мара с прискорбием сознавала, что их план сработает. Память у людей короткая, и тридцати лет вполне достаточно, чтобы привыкнуть ко всему. Но Мара ничего не забыла и участвовать в торжестве не собиралась. День, когда императорского сына объявят лордом-протектором, станет днем, когда Оссия окончательно смирится со своим рабством.