Пламенный клинок
Шрифт:
Он горько ошибался.
Он происходил из трущоб Караквы, из полуразрушенных катакомб, окружавших величайший подземный город Севера. Там его и зачали, в углу переполненной спальной залы, во время грязного сношения между мужчиной, которого он не знал вообще, и женщиной, которую едва помнил. Он не мог воскресить в памяти даже лицо матери: для него она оставалась тенью, которая то в гневе нависала над ним, то с отвращением отстранялась.
Иногда, совсем маленьким, он находил мать без сознания, и тогда он плакал и толкал ее, боясь, что она больше не проснется. Иногда ему приходилось притворяться спящим,
Наконец она исчезла и больше не вернулась. Вместо нее пришли незнакомые люди и забрали его в город, в какой-то мрачный дом. Сказали, что его мать в пьяной драке убила человека. За это ее повесили.
Ему было шесть лет от роду.
Жизнь в сиротском приюте оказалась суровой, и ни наставник, ни другие дети не проявляли милосердия к новичку. Спасением для него стал город. Он стал завсегдатаем рынков, где торговцы мехам навязчиво предлагали свои товары, а воздух был тяжелым от запаха жареной, густо приправленной ворвани. Пробирался в бражные залы, где мужчины и женщины пировали вокруг костров, хлебая пиво из кубков, вырезанных из моржовых клыков, а собаки рыскали у них под ногами. Иногда он выпрашивал еду, иногда, набравшись смелости, воровал, но чаще просто стоял в сторонке и грелся, слушая, как скальды поют о героях. Иногда эти герои присутствовали тут же. Покрытые татуировками, они пировали за лучшими столами, а молодые скарлы жались поближе к ним, надеясь когда-нибудь сделаться столь же славными.
Когда погода стояла не слишком холодная, он выбирался на поверхность, где над ним высоко вздымались надгробия предков, вырезанные из черного камня. В отдалении, расставив ноги на раздвоенной вершине, стояло исполинское изваяние Балика Рассекателя, державшего над головой божественный топор Магот, при помощи которого он создал горы и моря. Граб ходил по заснеженным кладбищенским аллеям, читал повести о легендарных подвигах, вырезанные на надгробиях камнепевцами, и предавался мечтам.
Со временем у него появился друг — мальчик, который часто видел его на рынке, а однажды заметил, как он ворует фрукты с прилавка. Новый знакомый привел Граба в пещеру, где жил сам вместе с дюжиной других мальчиков под бдительным оком сгорбленного старика по имени Нук. Граба радушно приняли и обращались с ним как с братом. В сиротский приют он не вернулся.
Нук распознал в Грабе способности к воровству и всячески их пестовал. Вопреки нескладному обличью, Грабу особенно хорошо удавалось лазать. Он с легкостью преодолевал любую стену, любые ворота. Хотя время от времени его поколачивали, как всех детей, он старался понравиться новому наставнику, и ему это вполне удавалось.
Но промышлять воровством в Каракве было опасной затеей. В узких туннелях и подземных залах было слишком мало места, чтобы убегать и прятаться, а к ворам скарлы относились с особенным осуждением. Чужеземцев они обманывали и убивали без зазрения совести, но причинить ущерб своему брату скарлу, даже солгать ему, считалось страшным преступлением и каралось скоро и беспощадно.
Товарищей Граба одного за другим переловили и перевешали. Вскоре вздернули и Нука. Граб бежал из города, зная, что в следующий раз Могильные Стражи придут за ним. Он направился к гавани, где серое море плескало о побережье. Началась осень, но лед еще не стал. В тот же день, объявив себя первенцем, отправляющимся в Рассеяние, он уплыл из родного края. На его теле еще не было ни одной отметины, за исключением нескольких опознавательных знаков на левой щеке, нанесенных геометрическими рунами на гробовом наречии. Пятнадцать лет спустя он вернулся, и половину его тела покрывали татуировки. Как все переменилось тогда! Как чествовали соплеменники вернувшегося героя! Как желали его женщины! Он сидел за лучшими столами в бражных залах, и никто больше не смел бить его, глумиться над ним, пренебрегать им.
Несколько месяцев он пользовался всеобщей любовью. А потом все кончилось.
— Стой, — сказал Полый Человек. Граб перестал грести.
— Вот и выход, — сказал Криволомец и показал пальцем. Впереди через озеро перекинулся мост, поддерживаемый тонкими белыми арками. Он простирался от высокого здания на краю третьего острова к воротам, проделанным в склоне долины.
— Угу, — откликнулся Гаррик. — Но я бы лучше причалил в другом месте. Отсюда наверх не попасть.
— Может быть, с другой стороны? — предположил Криволомец.
— Может быть, — сказал Полый Человек, но не слишком обнадеживающе.
Граб перегнулся через борт и посмотрелся в воду. Перед ним предстало знакомое широкое, приплюснутое лицо; на бритой голове пробивалась щетина. Но не всегда поперек глаз чернела дуга, нанесенная неумолимой рукой кожеписца.
Знак позора. Знак изгоя, ненавистного собственному народу, отринутого самим Костяным богом.
Он поднял взгляд на шпили Скавенгарда. Снискать прощение трудно. А то и вовсе невозможно. Но первый шаг сделан, и это хоть маленькая, но победа.
— Правь вокруг острова, — сказал Полый Человек. Граб взялся за весла и снова принялся грести.
Кейд смотрел из окна на причаливающую лодку и пристально рассматривал тех, кто в ней сидел, как будто тщательное наблюдение могло помочь с ответом на вопрос, не дающий ему покоя.
«Кто на самом деле эти люди?»
После разговора с Фен он смотрел на своих спасителей иными глазами. Они с Ареном попали не к грозным головорезам, а к мятежникам. Это в какой-то мере оправдывало даже угрюмого и злобного Гаррика.
Когда остальные отправились на разведку, Кейд пристал к Осману и надежде что-нибудь разузнать. Но он не умел подходить к людям с умом, как Арен, и Осман оказался еще менее общителен, чем Фен, хотя и более вежлив.
— Боюсь, наши дела касаются только нас, — ответил он. — Попробуй спросить у Гаррика.
Кейд фыркнул.
— От него впору ждать тумака, а не ответа.
— Тогда на твоем месте я бы помалкивал.
Кейд вернулся к Арену, спавшему рядом со Скирдой. Было довольно холодно, так что даже днем приходилось жечь костер. Вика сидела поодаль и смотрела на пламя, заново размалевывая лицо.
— У него… — начал Кейд.
— У него все хорошо, — ответила она. — Ты уже пять раз спрашивал, ничего не изменилось. Не беспокойся, Кейд. Он проснется, когда придет время.
— Какие вести? — спросил Осман, когда разведчики приблизились к костру.
— Выхода нет, — ответила Фен. — На северной стороне мы нашли несколько пристаней, но одна завалена каменным крошевом, а другая крепко заперта. Хотя самый ближний вход открыт.
— День еще в разгаре, — сказал Гаррик. — Всем подкрепиться. Потом пойдем туда и заглянем внутрь. Вика, останешься с мальчишкой?