Пламя над тундрой
Шрифт:
Нина Георгиевна заплакала и прижала ладони к глазам. До сих пор ее гости ради любопытства расспрашивали, как она стала проституткой, и она лгала, выдумывала невероятно романтические истории, чтобы угодить им. А сейчас она впервые, по собственной воле, рассказала о себе правду.
Струков несколько растерялся и стал неумело успокаивать ее. Она подняла залитое слезами лицо и сказала:
— Извините за слезы. Прошу вас, уходите. Я буду все время дома. — Нина Георгиевна уже не плакала. Она поднялась со стула, плотнее запахнула кимоно. — Если найдете нужным, то зайдете вечером. И я, и вы подумаем.
Едва за Струковым закрылась дверь, Нина Георгиевна вновь разрыдалась. Все последние дни она находилась под впечатлением встречи с агентом торговой фирмы «Кунст и Альберс», думала о нем и даже надеялась на случайную встречу. И вот этот разговор, это предложение. У Нины Георгиевны не было Сомнения, что Струков говорит правду. Она не строила иллюзий. Он едет на Север, в дикий, глухой край. Возможно, там и женщин нет. Ему просто нужна попутчица, содержанка. Но он же предлагает официально стать его женой… Бывали же случаи, когда на таких, как она, женились. Молодая женщина была в смятении. Она готова уехать на край света, только бы уйти от этой страшной жизни. Может быть, она и найдет свое маленькое счастье с этим офицером. Не все же люди подлецы, негодяи, обманщики. Должны же быть и честные.
Расставшись с мотористом радиостанции Александр Булат направился к себе на угольные копи. Новость, сообщенная Фесенко, встревожила его. Она требовала каких-то решений, действий, точно укоряла его в робости, в том, что он смирился с тем, что его окружает. Она, как первое дыхание ветра на море, предупреждающее моряков о где-то уже бушующем шторме, говорила Булату, что на этот далекий край стремительно надвигается ураган, который вот уже два года бушует на российских просторах.
Булат посмотрел на море. Темные тучи ползли с Тихого океана. Они клубились, смешивались, точно в какой-то схватке, поглощая друг друга, принимали причудливые формы, чтобы тут же быть разорванными на косматые клочья и снова нестись, все плотнее и плотнее закрывая небо низким толстым грязноватым слоем. Угрюмое море как будто было чем-то рассержено. Оно хмурило свои седые брови — белые гребки волн — и глухо вздыхало. Ветер развевал длинные волосы Булата, вырывал маленькими рубинами крошки табаку из трубки.
«Идет шторм, к полуночи о берега грохнет», — подумал Булат и быстрее зашагал берегом лимана. Его мысли вернулись к приезду нового колчаковского начальства.
Как-то все сложится? Хорошего ждать от колчаковских управителей не приходится. В этом Булат не сомневался. Но как сделать, чтобы колчаковцы совсем к земле народ не пригнули! «Собирать силы», — сказал он Фесенко. Это правильно. Но много уйдет времени, да он только на шахтеров и рассчитывает, а этого мало. Слышал Булат, что есть на Чукотке большевики, но где они? В тундре, в стойбищах? Почему их не слышно? Власть тут захватили Биричи да Свенсоны. Люди притихли, молчат, с какой-то покорностью принимают события, смену властей. Или это ему только так кажется?
Булат зашагал энергичнее. Трубка дымилась в зубах. Его приводила в ярость покорность и, как он считал, равнодушие жителей Ново-Мариинска, которые спокойно наблюдали, как купцы наживались на обмане охотников-чукчей, смирились с этим и довольствовались своим сереньким житьем. «Ну ладно, допустим, в посту собрались обыватели, которые рады любой крошке, что упадет со стола Бирича или Свенсона, — думал Булат. — А как же шахтеры?..»
Прав ли он, обвиняя всех в бездействии и покорности? Нет, Тут, кажется, я дал маху. Шахтеры не такие уж покорные овечки. Люди тут разные, это верно, но тихих, пугливых мало, больше злых, хмурых, готовых все снести к чертовой матери, только бы легче жилось. Да не знают, как это сделать, и побаиваются громко о своей подлой жизни сказать. Все помнят страшную смерть забойщика Варавина. Когда пришла весть об Октябрьском перевороте, Варавин, мужик спокойный, работящий, призвал шахтеров свою власть рабочую установить в Ново-Мариинске, своего брата-шахтера в уездное управление посадить. Кто-то донес на него купцам и рыбопромышленникам.
Ночью Савелия взяли и увели. А утром на берегу лимана собаки растаскивали куски изрубленного тела Варавина…
Булат сильно затянулся, вспомнил, как посуровели лица шахтеров при вести о смерти Савелия. Нет, не забыли и не простят этого шахтеры. Не притихли они, а стали осторожнее, друг к другу зорче присматриваются. Знают, что есть среди них лизоблюды. Такие продадут за полушку. Александр сплюнул. Если бы знал он, кто предал Савелия, своими бы руками задушил. Булат даже пошевелил пальцами, сжал их в кулаки и тут же тряхнул головой. Нет, на самочинную расправу он не пойдет. Убийц надо судить. Давно погасла трубка Булата, а он все посасывал ее мундштук, и, когда во рту стало нестерпимо горько, он остановился, осмотрелся и, сойдя с тропинки, нагнулся, сгреб полную пригоршню золотистой морошки и с наслаждением глотал холодные терпкие ягоды. От оскомины заныли зубы, свело скулы. Булат вернулся на тропинку. Впереди показались копи. Полуземлянки-бараки — жилища шахтеров — в беспорядке разбежались по косогору.
Несколько лет назад на этих невысоких холмах, на левом берегу лимана, было безлюдно. Но вот однажды сюда из Анадыря пришли три брата — кавказские шахтеры. Родину они покинули в надежде найти счастье на Аляске и, не найдя его, перебрались в Ново-Мариинск. Вернуться на Кавказ не смогли. Не в пример другим, не стали они долбить мерзлую землю в надежде напасть на золотую жилу и разом разбогатеть, не пошли в работники к местным богатеям, не стали выманивать за гроши мех у охотников… Своим шахтерским глазом заметили приметы, которые говорили, что в этой земле лежит уголь. В разных местах копали землю братья, и всякий раз их поднимали на смех. Не любит горец, когда над ним смеются, — горят глаза, дрожат крылья носа, крепче сжимает рука заступ. Вот-вот замахнется им. Братья сдерживались, только изредка бросали презрительно:
— Зачем смеешься? Дурная голова — умное дело не знает. Отойди!
Не только для себя старались братья. Видели они, как мучились без достатка топлива анадырские жители. Как дорого платили за уголь, который привозили на пароходах из Владивостока. И нашли. На левом берегу лимана они заложили первую шахту, похожую на звериную нору. Много ли кайлом да лопатой сделаешь? Так родились копи, к которым сейчас шел Александр Булат и на которых шахтеров уже сотня человек. Разные люди, у каждого своя судьба, о которой не всегда услышишь правду. Жизнь, согнавшая их сюда, научила бояться друг друга. Шахтеры плечом к плечу рубили уголь, дышали одним пыльным воздухом, ели за одним грубосколоченным столом, спали рядом на нарах, покрытых тряпьем, и все же почти каждый скрывал свои мысли, свое прошлое. Но каждый знал, что соседа, как и его, сюда, под холодное небо, на суровую землю пригнала неласковая рука судьбы. Не было таких, кто пришел бы сюда по доброй воле. Здесь были те, кто бежал от несправедливости, от голода, обиды и неутоленной жажды справедливости.
Но были у Александра Булата и друзья, с которыми его крепко связала мечта о новой жизни. Они нашли дорогу друг к другу, и теперь ничто не могло их разлучить. Вот и барак. Маленькие оконца, затянутые моржовыми пузырями, слабо желтели. Где-то плаксиво пиликала гармошка, под которую пьяный простуженный голос тоскливо выводил что-то неразборчивое. Булат открыл низенькую дверь и, наклонившись, чтобы не удариться о притолоку, вошел в барак. В лицо ударил густой, спертый воздух, насыщенный испарениями давно не мытых человеческих тел, вареной рыбы, сохнущего у печки мокрого тряпья. После свежего воздуха, запаха моря у Александра захватило дыхание. Он помедлил закрыть дверь. Из глубины барака зло закричали: