Пламя над тундрой
Шрифт:
— Больше никто не был тайно у Николая Федоровича? — Фондерат не спускал взгляда с лица старушки. Она, стиснув рукой подбородок, положив палец на сморщенные губы, напряженно думала, ворошила память, но больше ничего интересного, по ее мнению, вспомнить не могла. Где-то в глубине памяти мелькнул образ девушки, Наташи, молодого рабочего Мохова, но что говорить о них, приходивших явно, днем, здоровавшихся с ней. Попусту отнимать у офицеров время.
— Ну, хорошо, — Фондерат снял пенсне, прикрыл глаза: «Старая болтунья выложила все. Большего от нее не получишь. Впрочем…» Полковник быстро надел пенсне. — Вы бы узнали по фотографии этого, как его… Августа?
— Он приметный, — закивала женщина.
Полковник раскрыл толстый альбом с длинными картонными листами. На них были наклеены фотографии людей. Передав старухе альбом, Фондерат и Усташкин внимательно следили за ее лицом. Когда у женщины, медленно переворачивающей листы альбома, вздрогнули редкие брови, Усташкин положил руку на альбом:
— Кого узнали?
— Его! Вот он! Желтоволосый. Он…
С фотографии на нее в упор смотрел Август. Да, это был он. Она ошибиться не могла, и на морщинистом лице женщины появилась улыбка. Она была довольна, что смогла выполнить просьбу офицеров, и повторила:
— Он, он, этот Август.
— О, это большой жулик, — Фондерат закрыл альбом. — Вы нам помогли. Спасибо. Вы можете идти домой, но никому ни слова, что были у нас, о чем тут говорили.
— О, боже меня упаси! — поклялась женщина и засеменила к выходу.
— Значит, комиссар Август Берзин здесь, во Владивостоке, — сказал Фондерат, когда старушка вышла из кабинета. — Зачем он пожаловал?
— И где сейчас он? — неудачно сказал Усташкин.
— Очевидно, там же, где и Мандриков, — уколол капитана насмешливой улыбкой Фондерат и перешел на сухой требовательный тон приказа: — Распорядитесь не снимать наблюдение за всеми подозрительными квартирами. Поиски Мандрикова и Берзина будем продолжать.
Полковник говорил торопливо, словно опасаясь, что его кто-то может прервать. Напасть на след Берзина — большая удача. За ним давно охотились колчаковцы и интервенты. Они не могли забыть и простить ему упорства и сопротивления его отряда, которым он командовал на Гродековском фронте. Этот отряд во всех боях и на Гродековском фронте, и под Никольск-Уссурийском, и под Спасском, Свиягино, Шмаковкой и Иманом наносил тяжелые удары по интервентам и белым частям. Изловить Берзина было не менее важно, чем Мандрикова.
— Изловим обоих, — сказал Усташкин, но услышал от Фондерата неумолимое и страшное:
— Этим займутся другие, а вам придется уйти из контрразведки и отправиться на фронт. Генерал Розанов решил укрепить нашу контрразведку, и ваши последние промахи не позволяют оставить вас на прежнем месте…
Усташкин был ошарашен. Неужели он больше не нужен? Он же старался, Не замечал Усташкин, что Фондерат незаметно с удовлетворением наблюдал за ним, за его растерянностью, пришибленностью и страхом перед фронтом. Колчаковская армия несла фантастические потери. О них Усташкин хорошо знал, и он с удивившей Фондерата покорностью согласился на отъезд в Анадырский уезд, о котором имел самые смутные представления, согласился на принятие имени Дмитрия Дмитриевича Струкова и даже еще растроганно благодарил. Полковник ему ответил:
— Я сделал все, что мог. Я выполнил свой долг перед сестрой, нельзя же рисковать, оставить ее вдовой.
Потом Фондерат долго объяснял Усташкину, как ему вести себя и что делать в Ново-Мариинске, а уже перед самым вечером повез его к американскому консулу. Ему Усташкин уже был представлен как Дмитрий Струков, молодой, но надежный офицер, который ненавидит большевиков и, конечно, «будет полезен для нашего общего дела», как выразился Фондерат. Колдуэлл изучающе посмотрел на Струкова, но, очевидно, остался доволен и рекомендацией Фондерата и своими выводами. Колдуэлл щедро и гостеприимно угощал русских.
Он прямо сказал:
— Мистер Струков, мы вам поможем, облегчим вашу службу в той далекой и суровой стране снегов, пушнины и туземцев. Я вам рекомендую сразу же познакомиться с мистером Свенсоном, с другими нашими деловыми людьми. Впрочем, они сами к вам придут. Они хорошо знают Север, и я бы очень, очень был рад, — если бы вы следовали их советам. Они друзья, верные друзья русских.
— О, конечно, мистер Колдуэлл, — вмешался в разговор Фондерат. — Господин Струков будет рад получить помощь от мистера Свенсона и других американских друзей.
Фондерат так выразительно посмотрел на Струкова, что тот торопливо сказал:
— Я только так и представляю себе свою службу там, мистер Колдуэлл.
— О! прекрасно] — с нескрываемым удовлетворением произнес консул и похлопал Струкова по плечу. — Хорошие деловые люди всегда поймут друг друга. Да, — Колдуэлл прервал себя, сделал паузу и деловито осведомился: — У вас есть счет в каком-нибудь американском банке?
— Нет. — Струков окончательно понял, что его купили, и подумал: «Сколько же за меня получит Фондерат?» Сейчас у Струкова вспыхнула злоба к полковнику, но он ничем не выдал ее, тем более, что Колдуэлл сказал:
— Каждый деловой человек должен иметь счет в американском банке. И счет не пустой, а полновесный, с долларами. Я позабочусь об этом.
Струков поблагодарил. «Кем же я все-таки буду, — размышлял Струков. — Мальчишкой на побегушках, ширмой, послушным лакеем. А, черт побери, наплевать на все! Главное, остаться живым, не попасть на фронт». Под тост Колдуэлла: «За нашу дружбу!» — он осушил рюмку коньяку. Струкову послышалось, что Колдуэлл сказал: «За вашу службу у меня» — и подумал: «А что мне обижаться. Мы же и сейчас на службе у американцев и у японцев». Между тем Колдуэлл продолжал поучать Струкова:
— Господин Громов также потребует вашего внимания.
Это означало, что и за начальником управления Анадырского уезда Струкову надлежало вести наблюдение и обо всем сообщать американцам…
— …Но, конечно, главное ваше внимание, — говорил Колдуэлл, — должно быть направлено на выявление и уничтожение большевиков, на обеспечение нормальной жизни и торговли нашим коммерсантам.
От американского консула Фондерат привез Струкова к себе.
Яркий свет люстры заливал кабинет с дубовыми панелями и тяжелой кожаной мебелью. Окна, за которыми лежал под дождем город, были плотно затянуты портьерами.