План битвы
Шрифт:
— Да, Оля, залежался, вот и решил пройтись. Хотел в туалет сходить нормально, а тут товарищ пришёл. Сейчас сбегаю и лягу.
— Немедленно, Егор, немедленно! — волнуется она. — У меня из-за тебя неприятности будут.
Симпатично волнуется. Глазки горят, щёчки розовеют, белокурая прядка выбивается из-под колпака. А пахнет от неё, я уже заметил, не карболкой там какой-нибудь, а карамельками. Девчонка ещё совсем. Собирается в медицинский поступать на следующий год.
— Что за шум, а драки нет? — раздаётся знакомый голос.
Я поворачиваю голову. Ба, Куренков, собственной персоной. У меня тут не больница, а ставка главнокомандующего, не меньше. Правда в руке он держит не папку с докладами, а авоську с апельсинами. Роскошь какая.
— Беспорядки нарушаешь, а Егор Андреич? — с немного напряжённой улыбкой спрашивает он.
— Совсем капельку, — в ответ улыбаюсь я. — Водку же не пьянствую.
— Этого ещё не хватало! — кипятится Оленька. — Давай, Егор, не доводи до беды.
— Так у меня здесь переговорный пункт для конфиденциальных разговоров. У вас, товарищ подполковник, разговор конфиденциальный?
— Более чем, — кивает Куренков.
— Ну вот, что нам остаётся делать? Оля, не сердись. Пять минуточек ещё постою здесь, а потом Роман Александрович меня проводит.
— Так, всё, я пошла за Красновым, — говорит Оленька и уходит, всем своим видом, энергичной походкой и цоканьем каблучков демонстрируя твёрдые намерения привести меня в чувство и уложить в постель, так или иначе.
Лучше бы иначе, конечно, но я пока не готов к этому, хотя, если только осторожненько.
— Сколько соседей в палате? — спрашивает Куренков.
— Один. Зато целый генерал и афганец. Боевое ранение. Поэтому, если есть, что обсудить, давайте сейчас, а то чую, доктор прибежит и распатронит нас здесь.
— Понятно. Да, есть момент один. Про здоровье тогда чуть позже расскажешь, а сейчас про Печёнкина. Какого хрена, Егор? Это ведь ты его надоумил, да?
— О чём?
— О том, что Евстратова надо брать и что он без надзора сейчас. Короче, ты Печёнкина на ЛВЗ запустил?
— А что он сделал?
— Бл*дь! Егор, ты не финти! Ты его надоумил?
— Да что такое-то?
— Да то, что он ох***шая морда, лезет, куда не следует. Нас начал прижимать. Ворвался, как смерч, всё там разрушает, все «производственные», так сказать, связи и порядок действий.
— Ну, Роман Александрович, у нас же с вами не было никаких договорённостей по ЛВЗ, обязательств я никаких не нарушил. Мне очень надо было, чтобы он туда зашёл и занял определённый сегмент. Это в конце концов всем нам на пользу пойдёт, вот увидите.
— Не вижу я никакой пользы, — раздражённо бросает Куренков. — Вред один. Какого хрена, а? Почему со мной не посоветовался? Зачем тебе это надо было, ты можешь мне сказать? Что тебе вообще в голову взбрело? Головокружение от успехов, мать твою?! Не слишком ли высоко взлетел?!
— Это что ещё такое? — сердито спрашивает доктор Краснов, приближаясь к нам. — Крик, ругань, самовольное оставление кровати. Брагин, это как понимать? Вам что запретить посещения? Придётся так и поступить, а то мне же больше нечем заниматься, как бегать пациентов уговаривать. А вы, товарищ, как вам не стыдно, кричите в больнице. Пациенту нужны благоприятные эмоции. Знаете что, уходите-ка вы отсюда, да поскорее.
— Нет-нет, — возражаю я. — Это всё моя вина. Мой посетитель просто меня журил за то, что я с койки встал, хотя мне нельзя. Простите, я уже возвращаюсь. Роман Александрович мне поможет, не беспокойтесь.
Краснов высказывает всё, что думает обо мне, о моём эгоизме, о безответственности и о том, что я своим поведением отдаляю момент выписки, в то время как сотни нуждающихся ждут своей очереди, чтобы попасть в эту исключительную больницу.
Приходится возвращаться.
— Ну прости, погорячился, — сердито говорит Куренков. — Сейчас не будем об этом, но разговор не окончен.
— Роман Александрович, — говорю я, останавливаясь перед палатой. — Вы посмотрите сами, это же отлично, что он туда зайдёт. Главное, чтобы в границах оставался. Я ему сообщу, что если он перейдёт границы, поддержки сверху не будет и он останется ни с чем. Он хоть и скотина, но поймёт. Бабки он любит. Но мы с вами благодаря этому всему делу его крепко возьмём за яички, понимаете? Это не игра в подпольном казино, о чём и так все знают. Это конкретный рычаг. Вам что, карманный начальник УВД не нужен?
— Ты из меня идиота-то не делай. Он ведь тоже меня за яички возьмёт.
Ну да, правильно, дядя Рома, мне это и надо вообще-то.
— Ну, расследование рано или поздно он бы всё равно провёл, Евстратов бы с минуты на минуту облажался в любом случае…
— Нет, — чеканит Роман. — Если бы мы сами расследование устроили, ничего этого и в помине бы не было.
— Да только вы официально не можете этого сделать. Они строю ведь не угрожают, они за строй наш горло кому хотите перегрызут.
— Не знаю, Егор, очень сильно ты меня огорчил. Очень сильно. Больше подобные шаги без консультаций не совершай, понял?
— Хорошо, Роман Александрович, вы правы, а я был неправ, погорячился, надо было с вами все детали обсудить, — соглашаюсь я и открываю дверь, чтобы завершить этот разговор. — Но я уверен, вы ещё оцените мою прозорливость. — Разрешите войти, товарищ генерал? Знакомьтесь это мой наставник, старший товарищ и друг, Роман Александрович Куренков. А это — боевой офицер, раненый герой Афгана, Даниил Григорьевич Скударнов.
— Очень приятно.
Беседа сразу сворачивает в сторону трёпа «ни о чём» и «скорее поправляйтесь», и вскоре Куренков откланивается.
— Валентина тебе привет передаёт, — говорит он прощаясь, — и пожелания скорейшего выздоровления. И открытку.
Он перекладывает авоську в другую руку и достаёт конверт.
— Спасибо большое. Вы ей от меня тоже привет передавайте.
— Передам, обязательно. Ну, будьте здоровы.
И он разворачивается к двери.
— А апельсины?
— Что?