План D накануне
Шрифт:
Когда он глаголил мужикам о происхождении имени Позвизд, им сбил настрой совокупляться под струи антител молодчик извне, его внешность врезалась в память глубоко, перенеся на бумагу, он как будто избавился от чересчур отчётливой иконы в своём рассудке, которую не затмила даже оргия, в свою очередь, не вышло отменить и её, разве только несколько скомкать, урезать воспоминания о тех или иных конкретных телодвижениях. Он предстал перед ними с блестящим ликом, в котором отражался разнородный свет кельи и коридора. Под распахнутым меховым рединготом виднелась тройка в коричневую клетку со сбившимся галстуком и вылезшей до половины жемчужной булавкой, одна из брючин задралась, оголив высокий ботинок, венчал его меховой цилиндр, не с какой-то там ондатровой подбойкой, а натурально меховой,
— Видно, он хочет знать, что ты об этом думаешь, — сказал Тихон, из новых.
— О черепе? — не понял Иннокентий.
— Видно вообще обо всём.
— Я прав? — он посмотрел на юношу.
Он никак не дал понять, вместо этого сшибив из-под ног житие Климента Охридского, пробитое арбалетной стрелой.
Как кажется, он не мог объяснить в принятии и чрезвычайном спокойствии, по поводу чего ему настолько есть дело. В основном от выпитого, которое притупило почтение к языческим хоругвям, а также от знания обстоятельств, что заключались в частом посещении настоятеля мирянами, иногда схожими по нелепости с ним, они все, по крайней мере, те, кто протянул здесь сколько-нибудь длительное время, осознали, что это гость их шефа, заблудившийся либо посланный им, он мог послать кого угодно с какой угодно блажью. Он зачерпнул вина в кружку, приставил к черепу, совершил несколько дёрганых движений им и швырнул в угол.
— Видно он хочет сказать, что нельзя пить столько вина.
— А может, говорит, что оно отравлено или в том дурман, чтоб мы на оргии не испугались.
— Даже если и так, что из того? Всё в руках Божьих.
— Всё да не всё, и уж точно Изамбард так не считает.
Снова этот макабрический Изамбард, раньше он думал, что это старец с Афона или с Валаама, доказательства летели в виде обрывков фраз, сказанных при совершенно разных обстоятельствах; не имелось строгой версии, но скорее святой, пославший беатификацию, чем монах. А ещё скорее какой-то алхимик. Он не ждал понимания его манеры держаться, вообще, кажется, не прислушивался к их мозговому штурму. Вновь кинув половник, юноша взял с алтаря банку с формалином, где парили две вольтерсторфовы жабы, голоса, приуготовлявшие оргию в том конце коридора, затихли. Он разбил банку, скорее всего, не из вандализма, а чтобы завладеть лягушками. Бросил их в бочку, тушки остались на поверхности, выводя ровные и планомерные эллипсы, к чему их не подталкивала никакая видимая сила.
— Точно с вином опровуха, — воскликнул Тихон, взявши себя за живот.
— Бурлит? — спросил молчавший до того Силуан, из старых.
— Как будто побулькивает и эдак раскатывается волнами.
Этим временем пришелец переменил стратагему.
— Иеремия сошёл с капеллы, сказавши, что желание его — расставаться в каждом пункте на пути, — заявил он.
На четверых новых эта фраза подействовала поразительным образом, словно расширение веротерпимости столкнулось с непониманием. Дикими глазами они посмотрели на него. Позабыв про вероломно схваченные чрева, про саму эту оргию, они смели с алтаря всё, что могло разить, вытащили стрелу из валявшегося в углу жизнеописания, забрали длинную бронзовую маску, запечатанный кувшин, половник — многие, чтобы точно раскаяться, предпочитали уходить в постриг безвозвратно, но он не слишком изумился, — и ринулись скорым шагом с носка в сторону залы, где им готовили разговеться
Он проводил их взглядом, вооружился жабами, держа каждую за лапу, стал приближать к изумлённым лицам оставшихся, которые могли оказаться и на иконах, вследствие чего они с Силуаном начали те отдалять, чтоб не утерять благообразия, когда забeгают канонизировать. Следом, демонстрируя упадок брена, двигался и он, сконцентрировав обеих в одной руке, в иной неся скалку с вырезанными на ней непонятными знаками, простукивая ею ниши. О, как вероломно с его стороны это тогда выглядело. Мимо ступеней на улицу Христофор бросил взгляд, увидел взволнованного, словно начитавшегося ирмологий Мстислава, при виде него тот замахал руками, давая что-то понять, а он от того, что грозили жабы и приходилось миновать проём скорее, не понял.
[291] Терновых венцах (лат.).
[290] Вещь в себе (нем.).
[289] Зд.: повар постольку-поскольку (нем.).
[288] Превосходство (нем.).
[287] Человечность (нем.).
[286] Городскими стенами (нем.).
[285] Сказания (нем.).
[299] Зд.: самых высокоразвитых (лат.).
[298] От рассвета до заката (лат.).
[297] Самый бестолковый (лат.).
[296] Начало мира (лат.).
[295] Моя куколка (фр.).
[294] Подведение итогов (лат.).
[293] Одна бритва (лат.).
[292] Именованием (лат.).
Глава шестнадцатая
Принцип
Хор так и эдак примеривался к новой балладе, не принимая как должное ничто. Они видели в ней потенциал наконец дать им возможность выполнять роль общественного мнения. В итоге получилось под «Гимн Никале» в аранжировке Ференца Листа в аранжировке их дирижёра Дибича-Зольца, но не такой, как стрела Веймарской школы, то есть не ориентированной на оркестровое музицирование, намеренно далёкой от него, всегда в хорошем расположении — расцвет концертного пианизма.
Нету дела до балетов, фуг и кавер-выступлений,
Не от них осталось ложе в дне пружинного матраса.
Это псевдокульты любят, чтоб стояли на коленях,
Боги любят марш по стягам и сидеть на унитазах.
Это псевдокультам в точку апологии и слава,
В точку им витать по текстам и в израненных сердцах.
Боги любят лязг затворов, боги, как и боги, правы,
Когда всех живущих на хуй посылают на словах.
Псевдокульты, как проснутся, всё равно ещё зевают,
Смотрят вниз, и там как будто по всем признакам война,
Знает этот, знает этот и Иисус, понятно, знает,
Что сия блажная сучка встала рано не одна.
Что на севере и юге, даже в областях искусства,
Даже в головах влюблённых на свиданье допоздна,
Повторяются доктрины, порой с слишком большим чувством,
Что, давно уже начавшись, не кончается она.
Безнадёжны псевдокульты, третья степень астении,