Планета грибов
Шрифт:
По правую руку начинается тропинка: вниз, вдоль оврага. Та самая. Однажды – «Сколько же мне было?.. Лет пятнадцать…» – отказали тормоза. Велосипед понесло по кочкам. Впереди – старуха с коляской. Крутанула руль. Вниз, в овраг, сдирая колени и локти.
– Сволочи! Разъездились! Ездют! – старуха орала дурным голосом. Сквозь боль думала: я не виновата… Я же спасла…
Спасенный младенец пучился бессмысленными глазками.
Еще долго снилось: кровь, старуха, перевернутая коляска. Младенец – неподвижный, как сломанная кукла. Просыпалась в холодном поту. Потом вроде бы
Потом еще и еще: вдруг, ни с того ни с сего, начинали трястись руки. Останавливалась где придется. Включала аварийку. Сидела, приходя в себя. Дожидаясь, пока это пройдет. Одно время подумывала о том, чтобы нанять водителя.
Переваливая через рытвину, джип выбирается на асфальт. «Хватит. Я справлюсь. Уже справилась».
Она сует руку в бардачок. Надевает очки, будто опускает забрало.
Глядя на мир сквозь темные стекла, откидывается на сидении. Выезжает на асфальтовую дорогу. С удовольствием, чувствуя мощь – прирученную и послушную, – жмет на газ… —
«Что-то плохое… Вчера… – в полудреме, еще не вполне проснувшись, он попытался сообразить. – Да. Замок… Снова тащиться в ДЭК… – пошарил, нащупывая часы. Под руку попалась книга, потом очки. – Четверть девятого…» – спустил ноги. Поелозил по полу, попадая в тапки, прислушиваясь к шуму мотора. Шлепая стоптанными задниками, липнущими к пяткам, подошел к окну.
Выглянул, скрываясь за занавеской: напротив соседского участка разворачивался черный джип. «Соседи. Уже уезжают?.. Сто лет не приезжали…»
Оделся и, предвкушая радостное мгновение, когда жизнь, еще не вошедшая в силу, медлит, замерев у крыльца, вышел на веранду. Стенные часы показывали свое собственное время: без пятнадцати три. Не то день, не то ночь. Сколько раз собирался поменять батарейку… Отвел глаза виновато и открыл дверь.
Вдохнул еще сонный, еще тихий и мирный воздух.
Оглядел близкие сосны, перешагнувшие за кромку леса, скользнул взглядом по кустам, сбившимся в стайку: казалось бы, все осталось прежним – ни шума, ни скрипа, ни малейшего дуновения, но что-то неприятное будто стояло в воздухе. Повернул голову и обмер.
Дверь во времянку была ОТКРЫТА. Черенок лопаты лежал на земле.
«Не может быть…» – смотрел, не веря своим глазам. На этот раз никаких сомнений: вчера-то уж точно подпирал. Еще и покачал для верности.
Помедлив, двинулся вниз решительным шагом.
Стол, ведро, плитка, красный газовый баллон.
«Ветер. Конечно ветер…» – пробормотал и открыл холодильник.
Достал два яйца. «Последние, – молочный пакет, брикетик сливочного масла. Включил электрическую плитку, машинально, не успев почувствовать вины. – Заодно и куплю», – добавил щепотку соли и взялся за венчик. Взбил и вылил на сковородку.
Алюминиевый
Шаркая стоптанными тапками, дошел до крана. Выплеснул мутный осадок, подставил ведро. Струя била о дно. Стоял, украдкой поглядывая на соседский участок, не подававший признаков жизни. Торопливо привернув кран – нельзя, чтобы лилось под фундамент. Размоет, – потащил обратно. Донес, водрузил на табуретку.
«А если попробовать? Вывернуть винты. Не винты, а шурупы», – поправил себя отцовским твердым голосом. Съел омлет – торопясь, не чувствуя вкуса. Снял с конфорки почти крутой кипяток, заварил в чашку.
Прихлебывая мелкими глотками, вышел на двор. Посмотрел в небо, еще не обретшее полуденной твердости, вздохнул и направился к сараю, который родители называли мастерской.
Шурупы и гвозди, разобранные строго по калибру, – в пустых консервных банках. В отдельном ящике – электрические вилки и патроны. Мотки проволоки – над верстаком на гвоздях. В отцовские времена это называлось: всегда под рукой. Пыль, покрывавшая верстак, слегка серебрилась: он растер между пальцев, чувствуя кожей мелкую металлическую стружку. Шарил по полкам, пока не нашел отвертку. Возвращаясь к времянке, думал: «Хорошо, что эти уехали. На своем джипе… —
Девица полезла в шкаф, нашла амбарную книгу:
– Свидетельство. Право собственности на землю. – Предъявила, ткнув наманикюренным пальцем. – Конечно получали. Вот число.
Подпись, знакомая с детства, выцвела, словно ее присыпали пылью. Этой закорючкой отец подписывал ее школьный дневник. Перед глазами встали страницы, расчерченные по дням недели: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота. Все, кроме воскресенья. Словно день, приходящийся на отдых, не достоин родительского попечения.
Голос девицы перечислял документы.
Машинально кивала головой, пытаясь представить: вот он входит, отстояв очередь. Скорее всего, длинную. Розовые бланки – святое. Все ринулись получать. Девица, предшественница этой, подает обгрызенную ручку. Он подписывает, склонившись над столом…
– А если все-таки не найду?
– Ну… – девица хлопнула ресницами, – конечно… восстановить-то можно, но это потребует времени и… – взгляд ушел в сторону.
– Я понимаю, – снова кивнула, чувствуя привычную тоску. Как всегда, когда попадались стеснительные вымогатели, чьи притязания сводились к ничтожным цифрам. – И где это можно сделать: у вас?
– Ну да. Мы же храним, – девица положила руку на книгу, в которой хранила подписи умерших родителей. – Можно обратиться. Всегда.
Слово царапнуло неприятно.
– Вы сказали: подписи соседей… – привычным ухом поймала узкое место, вынула кошелек, достала бумажку – не крупную, среднего достоинства, – выложила на стол.