Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
— Издержки двадцатого века настигают повсюду. Мы не были готовы к такому повороту. Что ж, станем теперь исправлять собственные ошибки?
Она посмотрела мне прямо в глаза, поняв мой намек.
— Тебе это не удастся, Замин.
— А тебе?
— Пустой разговор. Мы оба слишком изменились.
Мы стояли под старым дубом. Диковинное это было дерево! Его толстый корень вылез из земли и цеплялся за скользкий обрыв. Две обломанные ветви походили на искалеченные руки. И все-таки дуб жил, не собираясь пока уходить с земли! Я хотел сказать об этом, но Мензер опередила меня:
— Вот
— Значит, нам тоже надо покориться обстоятельствам? Но сможем ли мы примириться с ними?
Отчего вспыхнуло ее лицо? От горного воздуха или от смущения? Мензер нервно щелкнула замком сумочки, бесцельно порылась в ней, распространяя вокруг аромат духов, столь естественный в городской толчее и вовсе неуместный на природе. Снова закрыла сумочку.
Мы медленно шли по тропе. Я раздвигал перед Мензер ветки. Казалось, она не замечала ни их шороха, ни птиц, которые с тревожным шумом разлетались в разные стороны. Сколько всего нам хотелось сказать друг другу, излить душу…
Внезапно совсем рядом раздался новый звук, шум легких копытец. На тропе возник марал. Его ветвистые рога сливались с голыми сучьями. Как выразительны были испуганные глаза! Он стоял не шевелясь, и мы оба отразились в зеркально-чистых зрачках. Почему он не убегал? Ответ явился тотчас: марал ударил копытом, и беззаботная лань, не заметившая опасности, опомнилась и бросилась наутек. Следом за нею исчез и ее защитник.
— Эй, эгей!
Нас уже искали. Мирза-муэллим сидел на большом пне с нахмуренным видом: то ли сердился, что опаздываем с возвращением в город, то ли тревожился за нас? Заметив тени на траве, он не поднял головы, щелчком сбросил с окурка пепел и тяжело пошел к машине, на ходу отряхивая одежду.
— Нашему секретарю очень понравилось озеро, — оживленно проговорила Мензер, нагнав его. Чувствовалось, что ей хочется умилостивить старика.
— Вот как? — со странной горечью отозвался тот. — А кому оно не нравится? Сколько на его берегах пикников устраивалось для именитых гостей! Как сотрясали перед ними воздух немыслимыми прожектами! Один начальник собирался протянуть здесь подвесную дорогу. Другой намеревался застроить окрестности многоэтажными санаториями. Ну, а какой план у теперешнего секретаря?
Люди, мало-мальски знакомые с Мирзой-муэллимом, не стали бы обращать внимание на язвительность его тона. Но меня это покоробило и задело.
— Ничего подобного в нашем районе мы не допустим, — сухо сказал я. — А другой берег, к сожалению, уже не наша территория…
Он с горячностью прервал меня:
— Заклинаю если не аллахом, то тем, во что вы веруете: не кромсайте отчую землю на сто кусков! Что значит — не наша территория? Чужая страна, что ли?! Весь Азербайджан из конца в конец можно облететь на самолете чуть не за час. Если у вас в груди бьется любящее сыновнее сердце, это озеро можно превратить в райский уголок.
Я признал его правоту:
— В народе не ошибаются, когда говорят, что и старая дверь на скрипучих петлях хорошо открывается. Мы еще долго будем нуждаться в ваших мудрых советах, Мирза-муэллим.
— Эх, товарищ секретарь, похвалами арбуз под мышкой не удержишь. Я из тех ворчунов, что сидят на одной ветке, а раскачать норовят все дерево. Только плоды с земли подбирают другие. А мне достается один — и тот горький. Кому захочется добровольно глотать критику?
На обратном пути шел уже только деловой разговор о лагере школьников. На свободное летнее время падает сбор овощей и фруктов; можно заключить договоры с колхозниками, ребятам завести трудовые книжки.
Мирза-муэллим не мог уразуметь, почему Мензер сникла и затаилась. Мы оба с нею растеряли прежнюю оживленность. Под конец разговора я сказал:
— Думаю, мы с Мензер-муэллиме можем поручиться, что летом лагерь будет уже действовать. И расположим его именно на берегу Айналы. Пусть красота озера укрепляет у школьников любовь к родине.
А про себя подумал, что благотворное влияние отчей земли важнее трескучих лозунгов. Жаль, что нет такого контрольного прибора, который можно подключить к человеческой душе: что ей на пользу, а что во вред? По словам старого учителя, прежние руководители видели волшебное озеро только тогда, когда привозили сюда влиятельных лиц. А если бы соседние районы построили вдоль берега дома отдыха для колхозников? Или если организовать здесь национальный парк?..
Мало в нас горения — вот в чем дело. На словах пламя до небес, а изнутри тлеем будто головешки. Не огнем исходим — дымом. Сдвинуть же дело с мертвой точки можно лишь, зажигая сердца, Да и самому при этом пылать. Слишком равнодушны сделались мы к родной природе, к ее деревьям, камням, водам… Я размечтался о том времени, когда выходной день, проведенный возле озера, зарядит усталого человека бодростью и он уедет отсюда умиротворенным, более добрым и тонко чувствующим, чем был еще накануне.
Захотелось поговорить об этом и с Мензер: кто еще так отзывчив на красоту, как дети? А дети — вечная забота ее сердца.
— Мы, взрослые, с досадой замечаем, что мальчики становятся слишком изнеженными, а девочки, напротив, огрубели. Соприкосновение с врачующей природой, где все соразмерно, может благотворно влиять на тех и на других, как вы думаете, товарищи учителя?
— Кажется, секретарь райкома уже не верит в силы педагогов, а, Мирза-муэллим? — сказала Мензер.
Старик промолчал и лукаво усмехнулся, выставив руку с сигаретой за ветровое стекло. Мы въезжали на освещенную фонарями городскую площадь.
— Ну, молодежь, кого из нас больше утомил этот длинный день?
— Наверно, не вас, муэллим, — с искренним восхищением отозвался я.
— Хорошо бы получить справочку, где был и чем занимался. А то жена на порог не пустит, — молодцевато пошутил тот на прощание.
— Да и мне не мешает иметь при себе оправдательный документ, — в тон отозвался я. — Мать вечно сердится, что задерживаюсь допоздна.
— Значит, я самая удачливая из вас, — подхватила задорно Мензер. — Ни упрекать, ни требовать оправданий у меня дома некому.