Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
— И вы их пожалели? Позволяете взвинчивать цены как вздумается? То-то они от трудов праведных высохли, шеи как соломинки… Некоторым бугаям лень белые халаты надеть, костюмов не жалеют…
— Вы правы, товарищ секретарь. Это спекулянты-перекупщики. Но придраться не к чему, у всех справки, что привезли продукты с приусадебных участков. Каждого ведь проверять не будешь? Попробуй наказать хоть одного — защитники ринутся со всех сторон.
Я подошел к парню за прилавком:
— Ты учишься?
— Восемь классов закончил, муэллим.
— Есть среди покупателей учителя твоей школы?
— А что им тут делать? Ранняя зелень учителям не по карману. Через месяц они из магазина килограммами картошку понесут.
— Значит, твой товар рассчитан только на тугой кошелек?
— Выходит, так. Своего не упустим.
— Замолчи, бесстыдник! — вскричал Афганлы. — С кем говоришь?!
Следующим в ряду стоял подросток не старше четырнадцати лет.
— Тоже спекулируешь? — спросил я напрямик.
Мальчик вспыхнул до кончиков ушей.
— Я?.. Продаю…
— Больше заняться нечем? Овощи сам растил?
— Нет… Это дядины. Он отлучился, просил постоять… Клянусь, я здесь впервые! Мы живем на горе, там не то что огорода не разведешь — питьевой воды нет…
Милиционер тронул его за локоть:
— А ну, пойдем. Разберемся, кто ты и откуда.
Вмешался заведующий рынком:
— Мальчик говорит правду. Он не из здешней братии.
Афганлы насмешливо протянул:
— Спросили у верблюда: отчего у тебя шея кривая? Тот ответил: «А я и весь крив!» Мальчишек отбивают от школы, делают прислужниками спекулянтов, а работники рынка смотрят на это сквозь пальцы.
За спиной раздался жалобный детский плач. Женщина с ребенком на руках возмущенно выговаривала толстощекому торговцу.
— В чем дело, гражданка?
— Да вот ребенок потянулся к свежему огурчику, а этот сквалыга не хочет уступить двугривенный. Лучше бы уж совсем не было! Или всем, или никому.
— Взвесь несколько огурцов. Я доплачу.
— Спасибо, братец. Дай аллах тебе здоровья! Поверьте, я не скуплюсь. Возмущает несправедливость. Я ведь работаю потяжелей, чем эти франты за прилавком!
— Не волнуйся, сестрица. Он продаст тебе по нормальной цене. У вас имеется прейскурант на свежие овощи? — обернулся я к заведующему рынком. — А ты, молодой человек, верни женщине, что взял с нее лишку.
— Вот это правильно! — подхватил Афганлы. — Недаром говорится: царствование перепелки кончается, когда иссякает просо!
Через несколько дней районная газета опубликовала результат рейда своих корреспондентов по рынку. Выплыло многое другое, кроме того, что мы наблюдали сами. Одно дело остановило мое внимание особо. Оно было связано с махинациями на птицеферме колхоза «Восход». Наткнулся на это сам Афганлы. Видя, что из ворот фермы выехала грузовая машина с курами, спросил словно мимоходом, куда держат путь. «На базар», — отозвался водитель. Афганлы тотчас пустился на попутке в районный центр. Так и есть! Куры на прилавке, но… цена их возросла вдвое.
Я позвонил редактору газеты. Похвалил за оперативный материал.
— Что вы предприняли в связи с этим «куриным» делом?
— Мы? — Он опешил. — Напечатали статью.
— А каковы ее результаты?
— Получили ответ от председателя колхоза и опубликуем в разделе «По следам выступлений».
— Прочтите мне ответ председателя.
— Пожалуйста. «Критика правильная. Товарищам поставлено на вид… Больше не повторится».
— Типичная отписка! Вы не выяснили, кто именно приказал повысить цены вдвое?
— Самовольный поступок продавца. Завфермой уверяет, будто ничего не знал. Он установил совсем другую цену.
— Это тоже незаконно. Продажную цену определяет правление, и только оно. Все остальное — вредная самодеятельность! Взялись распутывать «куриный бизнес» — не оставляйте дело на полпути. Вскройте подоплеку возможных злоупотреблений, чтобы пресечь их в будущем.
— Непременно. В следующем же номере.
Спустя неделю помощник Сейранов молча положил передо мною раскрытую папку, полную писем. Обычно он показывал мне их по одному, коротко объясняя суть, но теперь только распечатал конверты.
— Что это?
— Жалобы. С рынка исчезли овощи. Картофеля нет ни прошлогоднего, ни молодого.
— А куда девались торговцы?
— Вывезли свой товар в другие районы.
— Немедленно позвоните в соседние райисполкомы! Пусть вытурят их со своих рынков. Мешки на плечи — и вон!
Сейранов усмехнулся:
— Напрасно считаете рыночных воротил за простачков. Возможно, они выехали с товаром даже за пределы республики. На самолете и до Москвы недалеко! Но вернее всего — подались на бакинские рынки. В общем, сбыт найдется.
— А что же наши торговые организации?
— В это время года у них с овощами всегда перебои: старая картошка кончилась, новой в достаточном количестве еще нет.
— Может быть, позвонить в республиканское управление?
— По такому-то поводу? Неловко. Да и чем из столицы помогут?
Машинально я перебирал письма; большинство было адресовано лично мне: «Легкая нога у вас, товарищ секретарь! Едва прошлись по базару, продукты все как вымело…», «Пересажать торгашей! Хотят — привозят, хотят — нет…», «Должно быть, у них крепкая поддержка. Вам-то, наверно, картошку на дом приносят?..» Насмешки, булавочные уколы, сетования, советы. Я со вздохом отложил папку.
Дома разговор зашел о том же.
— Лапшу сварила, — виновато проговорила мать. — Больше ничего нет.
— Неважно. Лишь бы перекусить.
— Поздно вернулась из города, — настойчиво продолжала она. — Обошла все лавки, рынок — нигде картошки нет. Встретила внука, велела, чтобы попросил взаймы у матери — твоей сестры. На завтрак приготовлю что-нибудь посытнее.
— Да, да, я знаю. С овощами сейчас перебои…
Мать подперла лицо руками.
— Не с того ты начал, сынок. На рынке огурцы и помидоры не растут. Ты пошел туда необдуманно: вспылил, расшумелся… Твоя работа такая, что надо все предвидеть, быть терпеливым. Основа всему — колхозная земля, а не рынок.