Планета матери моей. Трилогия

Алибеков Джамиль Адил оглы

— Охотно верю, что много. Одному такого дела не спроворить.

— Верните меня в колхоз. С Латифзаде поговорю отдельно.

— Латифзаде тоже у вас «за спиной»?

— Нет. Он ведь безупречный. Кислой алычи в рот не возьмет.

— Значит, безупречный? Интересно, почему?

— Имя бережет. Сколько помню, он все на этой должности.

— Видите, как получается: копеечной алычи не возьмет, а тех, кто проедает народные тысячи, под носом не видит.

Ободренный моим мирным тоном, Хасыев заговорил еще смелее:

— Когда он заменял в районе первого, ему намекали: мол, убери отсюда начальника милиции Шамсиева!

— Чем не угодил?

— Не нравится, и точка, — уклончиво отозвался Хасыев. — Родича хотим поставить.

— Мне вы этого не говорили. Почему?

Тот неопределенно пожал плечами.

Мой интерес к Латифзаде все возрастал. Я пытался сравнивать его с другими людьми. Вот простая женщина Афу-хала. Она всю жизнь оставалась рядовой колхозницей, хотя уже до войны носила почетное звание стахановка и была награждена трудовой медалью, с которой не расставалась ни на день. Даже на полевые работы шла, приколов медаль к выцветшей ситцевой кофте, а зимою — к стеганому ватнику. Этой своей единственной наградой Афу дорожила безмерно. А чинуши вроде Латифзаде увешаны таким количеством наград, что теряют им цену. Они воздвигают вокруг себя целый забор из похвал, премий, почетных знаков и, подобно червям, уютно располагаются в шелковом коконе. Никто их не тревожит, не требует сурово вернуть народу долг… Афу-хала слабыми старческими руками хоть один камешек да уберет с общего пути, поможет потоку обновления. У нее хватило мужества побороться и за собственного зятя, отвратить его от зла.

Снова возвращаюсь к биографии Латифзаде, Не слишком ли я увлекся обличением? Вместе с сухими дровами могут иногда загореться и сырые. Что, если я ошибаюсь? Возрожу на человека напраслину?

Начинал он комсомольским работником. Бывшие однокашники до сих пор вспоминают о нем по-доброму: не парень был, огонь! Водились за ним маленькие извинительные слабости: во всем копировал секретаря райкома партии, даже китель шил одинакового покроя.

Однажды, в трудный сорок второй год, когда гул фашистских самолетов все чаще раздавался над седыми хребтами Кавказа, в местных селениях начали твориться странные дела: у кого-то со двора увели телку, кого-то подстерегли на пустынной дороге, чей-то дом разграбили… Хлеб, выращенный трудом женщин и подростков, бессовестно вырывали из рук!

Латифзаде только что вернулся по ранению с фронта. Он добровольно вступает в группу милиции. Целыми неделями рыскает по горным лесам, наконец нападает на след, сталкивается в одиночку с шайкой дезертиров. Убеждает их добровольно сдаться ему, безоружному, вернуться на фронт, искупить вину кровью. В ответ ему прижигают запястье раскаленным комсомольским значком. Однако оставляют в живых. Вскоре он опознает пойманных.

Эта полулегендарная история создала Латифзаде славу смельчака. Его выдвигают на партийную работу. Но не все шло гладко. Когда первым секретарем райкома стал брат директора МТС, против которого в свое время рьяно выступал Латифзаде, его собственная судьба закачалась подобно маятнику. Вот тут-то ему понадобились изворотливость, уменье приспосабливаться к обстановке, потрафить неуживчивому начальству. Бескомпромиссные речи недавнего фронтовика сменяются осторожными высказываниями чиновника, полными оговорок: «Хорошо, но…», «Планы сорваны, ни один показатель не выполнен, но…», «Разумеется, он волокитчик, заражен бациллой самомнения, но…»

При следующем крене Латифзаде уже с легкостью перенял манеру вновь избранного первого секретаря. Вызвать его на откровенные высказывания было просто немыслимо! Был такой случай. Обсуждался вопрос об одном дальнем родственнике Латифзаде, работнике финотдела. Латифзаде мог бы промолчать, но он взял слово и, не касаясь деловых качеств родича (а об этом и шла речь), бросил тень на его поведение в быту. Праздновал десятилетие свадьбы, но откуда вино в графинах? Уж не с винного ли завода? На домашнем столе красивый телефон новой модели; их завезли в район поштучно, только для учреждений. Мелочь? Может быть. Но если суммировать остальное…

Секретарь райкома похвалил за принципиальность. Ободренный Латифзаде именно с тех пор пристрастился выпускать домашнюю стенгазету, бичевать прорехи в собственной семье. Когда скончался отец, он объявил, что традиционных поминок не будет: из больничного морга останки свезли прямо на кладбище. Родственники собрались в доме дочери покойного, оплакали как положено, но без него.

Чем прочнее укреплялась его репутация «безупречного», тем быстрее редел круг близких и знакомых. Казалось, Латифзаде отлично чувствовал себя в атмосфере одиночества. Дети при нем не раскрывали рта, жена называла супруга только по фамилии.

Всеми этими странностями можно пренебречь, если бы они ограничивались порогом дома. В конце концов, каждая семья чудит на свой лад! Но и на работе от Латифзаде веяло чем-то мертвенно-холодным. Его знаменитую папку прозвали «кладбищем красавиц». Он складывал туда письма, заявления, выдержки из чужих речей. Сколько прекрасных идей оставалось по его милости без движения! Вот краевед-любитель раскопал свидетельство: в неприметном домишке на окраине жил некогда будущий известный революционер. Хорошо бы повесить памятную доску. «Рассмотрим», — отвечал Латифзаде и захлопывал папку. «Пора открыть Дом учителя!» — просили педагоги на ежегодной районной конференции. Латифзаде записывал что-то на бумажке и… засовывал в папку!

Притом он слыл отменным работягой! Окно в райкомовском кабинете светилось иногда за полночь. Не было такой цифры по району, которой он не знал бы наизусть. Однажды он подал молодому агроному такой точный и квалифицированный совет, что все поразились. Голова у него на плечах имелась — это бесспорно. Памятью обладал выдающейся; цитаты можно было за ним не проверять. Говорил сухо, без эмоций, но в логике не откажешь.

Так кем же он был в итоге? Балластом партии или ее верным исполнителем?

Однажды ко мне пришел взволнованный старый врач: «Записался на прием к товарищу Латифзаде, прошу помочь, а он отвечает: райком этим не занимается!» Вспомнилась другая жалоба. В одном доме обвалился балкон; подпоры сгнили, того гляди рухнут на головы прохожих. Райсовет отмахнулся: улица не входит в план реконструкции нынешнего года. Домохозяин написал в райком. Латифзаде ответил в том же духе: не наше дело.

Он был депутатом райсовета от небольшого селеньица. Жители его мучились без воды, хотя уже три года, как колхозом были выделены средства для артезианского колодца. Получив несколько отчаянных писем, я положил их перед Латифзаде. Тот равнодушно пожал плечами:

— Каждый должен заниматься своим делом. И отвечать за него. В данном случае колодец в ведении председателя колхоза.

17

В один из выходных дней Билал пригласил нас с матерью в свою новую квартиру. Они с Халимой недавно перебрались в районный центр.

Мать ворчала: в этих каменных коробках не сразу определишь, в какой стороне Мекка, все закрыто, нет даже дворика. Пусть лучше Бояз-ханум навестит нас. «К тому же, — добавляла мать, — я не выношу запаха бензина. Помнишь, когда поехали в мае в горную долину, бедняга водитель то и дело останавливался, пока я отдышусь? По мне гнедой конь, запряженный в повозку, куда лучше!»