Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
Доверчивая Бояз приосанилась.
— Видела бы ты, доченька, наш дом в селении! Просторный, чистый. Во дворе свой водопадик от ближнего родника. Сад ухоженный, цветок к цветку льнет, соловей с соловьем перещелкиваются. Зимой куропатки с гор прилетают, норовят погреться в курятнике; косули без страха забредают в овчарню. Летом у нас красота! Малина, смородина. Осенью журавли над крышей летят клин за клином…
— Мама, ну что ты, право, расхвасталась? А осеннюю грязь по колено забыла?
— Ашуг поет про то, что у него на сердце, сынок. Я ведь ваш город не хулю.
Халима вставила примирительно:
— Каждому по душе родные места. Ах, мне так хочется побывать в вашем селении, ханум! Там собаки не злые, не искусают? А правда, что деревенские удальцы до сих пор крадут невест? Увозят?
— Ну, детка, далеко ли они их увезут? Из села в город, из города в село. Не на луну же?
— А я и на луну не прочь! — Халима бедово сверкнула глазами. — Пусть увозят.
Мне надоела пустая болтовня.
— Халима, ты еще побудь, согрейся хорошенько. Билал потом тебя проводит. А мне пора на автобазу.
Халима приподнялась на стуле. Лицо ее приняло обиженное выражение.
— Зачем стеснять твоих хозяев? Я тоже пойду.
Тетя Бояз тотчас обняла ее за плечи.
— Никуда не отпущу, цветочек! У Зохры, видно, каменное сердце, что такую красотку до сих пор не взяла в невестки. Да если бы мой собственный сын не бил каждого по губам, едва заговорят с ним о женитьбе…
Билал вспыхнул, пробормотал с натянутой улыбкой:
— Ты в мечтах уже полселения переженила, мать. А на город тебя не хватит, предупреждаю.
— Замин, скажи ты. Разве я кого обидела? Сказала плохое?
— Матери плохого не говорят, тетя Бояз.
— Мой-то все перебирал невест смолоду. Только когда в селение вернулся, ухватился за меня. Сам поздно женился, и сын в него. А то бы уже давно внуки по дому бегали!
Из комнаты послышался сипловатый прокуренный голос Сары-киши:
— Твои родители трижды моих сватов заворачивали. Дочке цену набивали. Их вини.
Тетушка Бояз отозвалась не без самодовольства:
— Чем дольше мужчина добивается женщины, тем та ему дороже.
Я уже надел свое короткое пальтецо, когда Халима сделала новую попытку уйти вместе со мной. И вновь моя хозяйка усадила ее на прежнее место:
— Замин спешит на работу, а тебе куда? Попей чайку, позавтракай с нами. Наберись сил.
Халима кивнула, но не спускала с меня глаз, пока не захлопнулась входная дверь. Странный это был взгляд! Я унес его с собою. Еще недавно Халима была так развязна, то и дело хватала меня под руку, теребила за одежду, громко смеялась, заглядывала прямо в лицо. Сейчас что-то изменилось в ней. Она не могла еще полностью отделаться от прежних привычек, но стала более сдержанной. Она обращала ко мне взор с тревогой и невысказанной мольбой.
Таких взглядов я стал опасаться больше прежних. В смущении торопливо отводил глаза в сторону. Чем я ей мог ответить? Легко выказывать пренебрежение откровенной хищнице. Но как оттолкнуть слабое побежденное существо?
С субботника я возвращался в ранних зимних сумерках. Увидав телефонную будку, поспешно распрощался в товарищами и прикрыл за собой тяжелую металлическую раму двери. В полутьме наугад набрал номер.
— Добрый вечер, ханум. Это Замин. Халима дома?
— Наш Замин? Постой, ты откуда говоришь?
— С улицы.
— Халима утром отправилась к тебе и с той поры не возвращалась!
— Как же так? Принесла мне книгу…
— Знаю, знаю! Но где она теперь?
— Пойду к себе на квартиру. Оставил ее там. Погреться.
— Да уж, такой холодище! Я не отпускала ее, но моя дочка известная упрямица… Наверно, потом к подружке завернула, засиделась.
— Может быть. Простите, что побеспокоил.
— Что ты, всегда рады. Приходи.
Последний раз я был у них в конце лета, когда передал материнский гостинец. Остановился в прихожей — из комнат неслись голоса, провозглашались тосты. Хозяева выглянули, но только на минуту. Настырный тамада громогласно призывал их обратно за стол: «Без вас вся компания вразброд. Ждем, ждем!»
Баладжа-ханум делала вид, будто не слышит призывов: Если бы не яркое освещение, не дразнящий запах яств, она вообще могла не моргнув глазом сказать, что в доме никого нет, а сама занята стиркой. Это в шелковом-то платье и парадных серьгах! Такова была ее вечная привычка наводить тень на плетень, выдавать черное за белое.
Она, разумеется, предложила мне войти, отдохнуть с дороги. Пригласила довольно искренне. Готова была даже, наверно, на такой подвиг, как представить гостям. Конечно, без всяких объяснений: «наш Замин» — и все.
Неужели два цыпленка способны сделать меня для Баладжи-ханум «нашим Замином»?! Мать говаривала, что если затворенную дверь не отомкнет кусок хлеба, то ее уже ничто не отомкнет. Правда, когда сама делилась щедро всем, что имела, с другими, то вовсе не из расчета, чтобы перед ней или ее детьми ответно распахивались чужие двери.
Я могу понять голодного, которому кусок хлеба кажется выше горы. Но Баладже-ханум какая корысть в скромном подарке? Нужды она не испытывает: дом набит вещами так тесно, что, по поговорке, пушкой его не прошибешь. В чем же дело? Откуда такая перемена, что меня будто медом помазали?
12
Машины с нашей автобазы уходили в рейс частенько плохо подготовленными. Автоинспекция то и дело присылала замечания, шоферам в пути прокалывали талоны.
Однажды утром перед началом рабочего дня мы ждали проверку, сидя уже в кабинах. Воспользовавшись свободной минутой, я раскрыл учебник.
Внимание привлек шум шагов. Между кузовов пригнувшись, словно крадучись, пробирался Галалы. Такое поведение немолодого солидного мужчины с обильной сединой в волосах показалось мне, по меньшей мере, странным. Не произнося ни слова, он делал выразительные знаки, шевелил губами, вскидывал брови. Я приоткрыл дверцу, собираясь спрыгнуть на землю, но он замахал руками и сам взобрался на подножку.