Планы на осень
Шрифт:
— Снотворное неси, дура! Снотворное и пленку! — Подстегнула Вероника медсестра.
— Мы испортим кровь. — Забоялась та.
— Живо, я сказала!
— Таблетки, таблетки!.. В пиджаке, — прохрипел я уточнение, заметив, что Вероника повернулась к куртке.
— Где, в каком кармане? — Подбежала она ко мне, пока я сполз с кресла и неуклюже пытался встать.
— Вот тут, — сипя, повернул я к ней внутреннюю подкладку с карманами.
А как Веронике потянулась к нему и нагнулась вперед, резко встал, закидывая ей пиджак на голову,
Кресло заглушило падение, ткань замаскировала бы вскрик, если бы не получилось.
Медсестра! — мелькнула тень позади, но из-за слабости я не успевал повернуться. Резкая боль пронзила левое плечо чуть ли не до кости, заставив заорать и дернуться всем телом.
Я с возмущением посмотрел на шприц с вдавленным до упора поршнем, пробивший рубашку и застрявший в мышце.
— Ой, — отпрыгнула от меня медсестра и с испугом посмотрела на валяющуюся в отрубе Веронику.
— Ой, — согласился я и пробил Светлане в челюсть.
Та кеглей упала подле подруги. Сверток с черным пакетом так и остался у двери в процедурный кабинет.
— Магия-магия… — Тяжело дышал я. — Ерунда ваша магия. — Взвесил я связку ключей в руке.
И тут же качнулся, чуть не упав к закадычным подругам. Не знаю, чем был наполнен шприц, но времени, судя по всему, у меня оставалось очень мало — «татушка» еле справлялась, не давая отрубиться.
Буквально бросив себя к стене за стойкой администратора, я умудрился зацепиться за нее — и несмотря слабость, качающую вокруг меня всю комнату, рухнул в кресло и уцепился за городской телефон.
Трубка молчала, будучи отключенной от сети.
— Что за день! — Чертыхнулся я, нашел на столе сотовый и отметил, что тот под паролем.
— О, распознавание лиц! — Узнав модель, обрадовался я, упал на пол и целеустремленно пополз к девушкам.
Попробовал разблокировать телефон по лицу Светы, повернув ее аккуратно за волосы — не работает. Перебрался к Веронике, скинул с ее головы пиджак — вуаля!
Хотя можно было просто палец приложить… Но пальцев — десять, а лицо — одно.
— Але? — Лежа на полу, набрал я по памяти телефон шефа.
— Ты почему не позвонил по номеру? — Обвинительным тоном начали отчитывать меня вместо «здрастье».
— Анна Викторовна…
— Тебя, понимаешь, ждут, а ты!..
— Анна Викторовна! — Уже жалобно промычал я, чувствую, что отрубаюсь.
— Что?!
— Мне тут подпись поставить надо. Пятую.
— Что ж ты так себя не бережешь. Опять в метро избили?
— Не в метро, и не я. Но скорая — мне, — вывалился из ослабевшей руки телефон.
А сил хватило только чтобы продиктовать адрес перед тем, как потерять сознание.
Говорят, внешним видом человек дает послание в мир — одеждой, манерой поведения. Человек, вальяжно развалившийся на потрепанном деревянном стуле посреди комнаты, своим внешним видом показывал,
Я таких видел только в кино, когда актер убедительно отыгрывает человека над системой — того самого, который дает героям задания, выкроив минутку между обедом и визитом к премьер-министру. Он же принимает победу, отмечая чужой героизм, как личное умение руководить.
Закинув нога на ногу на дешевом деревянном стуле, никак не вязавшимся с его образом, неизвестный мне господин терпеливо ждал, пока я проснусь — а я не подавал виду, разглядывая его сквозь ресницы, лежа на неудобной односпальной кровати: судя по железной решетке боковины перед глазами — больничной.
Такой гость мог бы и разбудить, ценя собственное время выше чужого — но лакированный нос серого ботинка мерно покачивался, будто в такт его мыслям, а сам он не предпринимал никаких действий. Возможно, никуда не торопился. Такие люди, наверное, редко торопятся.
Я никогда не видел пошитый дорогим портным костюм — но уверен, на нем был именно такой: выкроенный и собранный ровно по мерке, без единой лишней складочки. Даже цвет — темно-коричневый в светлую полоску — не выглядел смешно или дешево. Наверное, цвет таких изделий уже начинает что-то символизировать, а не быть самим по себе. Коричневый — это мудрость, быть может? Незнакомец был немолод — хотя седину в висках наверняка оставил личный парикмахер, для солидности. Уж больно аккуратно прибрана прическа — волосок к волоску. Ногти рук, покоящихся на согнутом колене, тщательно ухожены. Да и сами руки выдавали, что хозяин их вряд ли когда занимался тяжелым трудом — тонкие, как у пианиста, изящные. Глаза у него — серые, брови черненые, густые, легкий загар и нос с горбинкой. Образ отчего-то заиграл колоритом юго-западного побережья Европы — там, где коррида, мулатки, конкистадоры и кровная месть.
Откуда он здесь — среди облупленных бежевых стен комнаты три на шесть метров, под беленым потолком с желтоватыми пластиковыми коробами ламп? Когда я очнулся, он тут уже был. И откуда здесь я?
Увидев все, что хотел, я поправил одеяло, подтягивая его к шее и приподнялся на локтях, будто впервые заметив гостя.
— Я вас иначе себя представлял. — Произнес я первым.
Гость выразительно поднял брови.
— Вы же апостол Петр? А я в чистилище?
— Вы в городской больнице.
— Было легко перепутать, — вежливо улыбнулся я, усаживаясь на кровати спиной к изголовью.
Неожиданно для себя под одеялом я оказался совершенно голым — разве что пластыри закрывали место, где крепилась «татушка» и гематому на месте укола медсестры Светы. Отдельный длинный и широкий пластырь стыдливо закрывал шрам на левой руке.
— И я — не апостол Петр. — С лёгким интересом посмотрел на меня незнакомец.
— Значит, вы директор того медицинского центра, и сейчас предложите мне кучу денег, чтобы все замять?