Плащ и шпага
Шрифт:
Раздались три удара и спектакль начался.
Портной, к которому обратился Югэ по рекомендации Шиврю, отличился на славу. Такого чудесного испанского костюма никогда не встречали при дворе. Возбужденный новизной своего положения, ярким освещением сцены, живой интригой самой пьесы, но особенно живой улыбкой и сияющей красотой Орфизы, Монтестрюк играл с таким жаром, что заслужил оглушительные аплодисменты. Была минута, когда, упав к ногам прекрасной инфанты, он клялся посвятить себя её освобождению с таким увлечением, с такой искренностью, что Орфиза забыла свою руку в руке коленопреклоненного юного мстителя. Все общество пришло в восторг.
Успех этот Югэ разделял впрочем с принцессой Мамьяни, укутанной в вышитое золотом покрывало и одетой в усыпанное драгоценными камнями платье султанши, обманутой своим повелителем. В одной сцене, где она изливала свои страдания из-за открытой внезапно неверности, она выразила жгучую ревность таким хватающим за душу голосом, что смело могла сравниться с первоклассными трагическими актрисами. Слезы показались на глазах зрителей.
Между тем таинственная личность, с которой шептался Лудеак, скрывалась в углу зала в тени драпировок. Глаза его сверкали, как у хищной птицы.
Когда принцесса Мамьяни появилась на сцене, он вздрогнул и наклонился вперед, как будто готовясь броситься.
— Она! Она! — прошептал он.
Лицо его странно побледнело, судорога пробежала по всему телу.
Она опять вышла на сцену и опять он вперил в неё настойчиво-пристальный взор. Грудь его поднималась, он похож был на человека, перед которым вдруг появился призрак.
К концу представления Лудеак, окончивший свою роль, проскользнул к нему. Незнакомец, сам не сознавая, что делает, схватил его за руку с такой силой, что тот даже удивился.
— Кого я должен похитить, скажите, которую? — спросил он глухим голосом. — Эту брюнетку в мавританском костюме, у которой столько жемчуга и бриллиантов в волосах?
— Принцессу Мамьяни?
— Да!.. Да, принцессу Леонору Мамьяни.
— Как? Разве вы её знаете?
Человек с рыжими усами провел рукой по влажному лбу.
— Я встречал её раньше, во Флоренции. Но с тех пор случилось столько событий, что она мне представляется теперь вышедшей из царства теней… Так не ее?
— Э! Нет, другую…
— Ту, у которой голубой шарф?
— Да, блондинку, которая играет роль инфанты, Орфизу де Монлюсон.
— А! — произнес капитан со вздохом облегчения.
— Но что с вами? Руки у вас холодные, как мрамор, а лицо побелело, как снег!
— Ничего… Это часто бывает со мной в закрытом помещении, где много народу…
Он уже сделал было шаг вперед, чтобы уйти, но, одумавшись, спросил еще:
— А как зовут этого молодого человека в розовом атласном костюме испанского кавалера?
— Граф де Шарполь.
— Незнакомое имя… Голос, что-то такое в наружности разбудили во мне давние воспоминания… Но, должно быть, я ошибаюсь.
Слова эти были прерваны громом рукоплесканий: представление окончилось, занавес опустился.
Незнакомец поправил на плечах плащ и, приподняв портьеру, вышел в сад.
— Сейчас увидимся! — крикнул ему Лудеак, между тем как зрители, отодвинув кресла и стулья, бросились навстречу Орфизе, показавшейся в конце галереи вместе с Шиврю и Югэ.
Принцесса шла медленно, опустив руки.
Толпа окружила Орфизу и осыпала её похвалами, сравнивая её с богинями Олимпа. Дамы толпились вокруг Югэ и поздравляли его с успехом.
— Посмотрите, — сказала одна с влажными глазами, — вы заставили меня плакать.
— А я, — сказала другая, — должна признаться, что если бы со мной заговорили таким языком, с такой страстной пылкостью, мне было бы очень трудно устоять.
Принцесса Леонора прошла гордо, не останавливаясь, сквозь толпу, осаждавшую её с возгласами восторга и удивления, и, не ответив никому ни слова, направилась прямо к дверям в конце галереи. Через минуту она скрылась в саду.
Дойдя до дальнего угла, где уже не слышно было праздничного шума, она замедлила шаг и поникла головой на грудь. Теперь её уже больше не поддерживало волнение игры и гордость знатной дамы. Она вспомнила все, что произошло в о время спектакля, и две слезы, медленно набиравшиеся под веками, скатились по её щекам.
В эту минуту перед ней встала тень на повороте аллеи, и тот самый незнакомец, который только что ушел так поспешно от Лудеака, прикоснулся к ней рукой и вывел из печальной задумчивости.
— Орфано! — вскрикнула она, — это вы!
— Да, тот самый Орфано, который любил вас так сильно и думал уже, что в сердце у него не осталось ничего, кроме пепла! Я увидел вас в театре, слышал, что ваши уста произносили какие-то стихи и все существо мое содрогнулось! Я уже не надеялся вас встретить после того давнего, памятного дня, когда вы оттолкнули ногой мою любовь. Я нахожу вас… вы плачете, и я чувствую снова, что вся кровь в моих жилах по-прежнему все-таки принадлежит вам!
— Да, давно это было! Сколько лет прошло? Не знаю уже. Но если я заставила вас страдать, то за вас хорошо отомстили, поверьте мне!
И, склонив голову, побелевшими губами, как будто говоря сама с собой, она продолжала:
— И я тоже узнала, что такое ревность, и я тоже узнаю теперь, что такое слезы! Как он смотрел на нее! Каким голосом он говорил ей эти стихи, в которых каждое слово — признание! И как она счастлива была, слушая его! Любовь облекала её будто новой красотой. И все это возле меня, которой он даже и не замечает!
Она прислонилась к дереву и помолчала с минуту.
— Если нужно отомстить за вас, поразить, наказать, скажите одно слово, и я готов! — прошептал Орфано.