Плащ и шпага
Шрифт:
Он сильно ударил ногой по земле.
— А страннее всего то, — продолжил он, бросая мрачный взгляд на Лудеака, — что я ведь обещал, я послушался твоего совета!
— И отлично сделал!
— Стань неразлучным другом его и, право, будет очень удивительно, если тебе не удастся под видом услуги ему затянуть его в какое-нибудь скверное дело, из которого он уж никак не выпутается. Его смерть будет тогда просто случаем, который все должны будут приписать его собственной неловкости или роковой судьбе.
— Но, чтобы добиться такого славного результата, надо не скупиться на ласковую внимательность, милую предупредительность, на прекрасные фразы. Если бы тебе удалось привязать его к себе узами живейшей благодарности, ты стал бы его господином. А насколько я изучил графа де Монтестрюка, именно он способен быть благодарным.
Решившись действовать именно так, Цезарь приступил к делу тотчас же. За несколько часов его обращение совершенно изменилось и от неприязни перешло к симпатии. Он стал ловко предупредителен, постоянно стремясь овладеть доверием соперника, вложил весь свой ум и всю свою живость в ежедневные отношения, обусловленные житьем в одном доме и общими удовольствиями.
Югэ, совсем не знавший игры в мяч, нашел в нем опытного и снисходительного учителя, который радовался его успехам.
— Еще два урока, — сказал Цезарь как то раз Орфизе, — и ученик одолеет учителя.
Если Югэ забывал взять свой кошелек, Цезарь открывал ему свой и не позволял ему обращаться к кому-нибудь другому. Раз как то вечером был назначен маскарад, а портной не прислал графу Югэ нужного платья, а без этого ему нельзя было появиться с герцогиней. Югэ нашел что было нужно в своей комнате при записке от графа де Шиврю с извинениями, что не может предложить ему чего-нибудь получше. И когда Югэ стал было благодарить его, Цезарь остановил его и сказал:
— Вы обидели бы меня, если бы удивились моему поступку. Разве потому, что мы с вами соперники, мы должны быть непременно и врагами? И что же доказывает это само соперничество, делающее нас обоих рабами одних и тех же прекрасных глаз, как не то, что у нас обоих прекрасный вкус? Что касается меня, то уверяю вас честью, что с тех пор, как я вас узнал, я от души готов стать вашим Пиладом, если только вы захотите стать моим Орестом. Черт с ними, с этой смешной ненавистью и и дикой ревностью! Это так и пахнет мещанством и только могло бы придать нам вид варваров, что и вам, вероятно, так же противно, как и мне. Станем же лучше подражать рыцарям, которые делились оружием и конями перед боем. Все что есть у меня принадлежит вам, и вы огорчили бы меня, если бы забыли об этом.
За этими словами последовали объятия и Югэ был тронут: он ещё не привык к языку придворных с счел себя обязанным отвечать от всего сердца на эти притворные уверения в дружбе.
Коклико высказал ему свое удивление по этому поводу.
— Как странно! — сказал он. — Я готов головой поручиться, что вы терпеть не можете один другого, а делаете вид, что обожаете друг друга.
— Как же я могу не любить графа де Шиврю, который так любезен со мной?
— Он же вначале внушал вам совсем другие чувства!
— Да, признаюсь, во мне было что-то похожее на ненависть к нему, потом я сдался в ответ на его бесконечные уверения в дружбе. Знаешь ли ты, что он отдал в мое распоряжение свой кошелек, свой гардероб, даже свои связи и свое влияние в обществе, почти не зная меня, через какие-нибудь две недели после первой встречи?
— Вот поэтому-то, граф, я и сомневаюсь! Слишком много меду, слишком много! Я уж такой болван, что не могу не вспомнить о силках, которые расставляют на птичек…
— Э! Я-то, кажется, не птичка! — ответил Югэ.
Два дня спустя Шиврю отвел в сторону Лудеака.
— Место мне не нравится, — сказал он, — я всегда думал, что Париж именно такой уголок мира, где проще всего отделаться от лишнего человека, вот поэтому-то мы скоро и уедем отсюда.
— Одни?
— Э, нет! герцогиня д'Авранш нам первая подает сигнал к отъезду. У меня есть друзья при дворе и один из них — верней, впрочем, одна — говорила королю по моей просьбе, что крестница его величества уж слишком зажилась у себя в замке. Она и подсказала ему мысль вызвать её отсюда.
— Граф де Монтестрюк, разумеется, захочет тоже за ней ехать.
— Этого-то я от него и жду. Во-первых, я выиграю уже то, что расстрою этот порядок, при котором он пользуется теми же преимуществами, что и я.
— Не говоря уже о том, что Париж — классическое место для всяких случайностей… Вот недавно вытащили из Сены тело дворянина, брошенного туда грабителями…
— Как это однако странно! — сказал Шиврю, обмахиваясь шляпой.
— И письмо, которое должно разрушить очарование нашего острова Калипсо?..
— Придет на-днях, и, как мне пишут, в таких выражениях, что нечего будет долго раздумывать.
— Бедный Монтестрюк! Провинциал в Париже будет точно, как загнанный волк. Я обязательно буду в конце охоты!
Вскоре в самом деле пришло письмо, извещавшее герцогиню д'Авранш, что её требуют ко двору.
— Желание его величества видеть вас близ себя так лестно, — сказала маркиза д'Юрсель, что вам необходимо поспешить с отъездом.
— Я так и намерена сделать, — отвечала Орфиза, — но вы согласитесь, тетушка, что я не могу не сожалеть о родном доме, где нам было так хорошо, где у нас было столько друзей, где нас окружало столько удовольствий… Я знаю, что покидаю здесь, и неизвестно, что меня там ожидает…
— Но разве вы не надеетесь встретиться при дворе с теми, кто составлял ваше общество здесь? Граф де Монтестрюк, правда, там ещё не был, но он из такого рода, что ему не трудно будет найти случай представиться.
— Да разве меня там не будет? — воскликнул граф де Шиврю, — я требую себе во всяком случае чести представлять повсюду графа де Шарполя.
— Я знаю, — сказала Орфиза, — что вы не уступите никому в вежливости и любезности.
— Вы меня просто околдовали, прекрасная кузина: великодушие — теперь моя слабость. Я хочу доказать вам, что бы ни случилось, что во мне течет кровь, которая всегда будет достойна вас.